О Пугачёве в «Капитанской дочке» писать необходимо, хотя и очень трудно. Необходимо – потому что он здесь один из центральных персонажей. Трудно – потому что очень уж неоднозначная фигура.
Меня уже упрекнули, что я идеализирую Пугачёва. Нет, конечно. Пушкин, очень увлечённый этой темой, в «Истории Пугачёва» описывает страшные его действия (простите, но я, в отличие от комментатора-мужчины, приводить эти описания не буду, у меня нервы послабее). Я пишу только по роману, а здесь перед нами картина, как выражались в старину, прелюбопытная.
Первый раз мы встречаемся с Пугачёвым как с «дорожным», сумевшим в буран вывести кибитку Гринёва к постоялому двору и уже в этот момент изумившим Петрушу «сметливостью и тонкостью чутья».
А вот дальше будет излюбленный приём художественной литературы. Гринёв, «задремав, убаюканный пением бури и качкою тихой езды», видит, по его словам, «сон, которого никогда не мог я позабыть и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю с ним странные обстоятельства моей жизни».
Давайте перечитаем его сон вместе. Гринёв вдруг оказывается около отчего дома. «С беспокойством я выпрыгнул из кибитки и вижу: матушка встречает меня на крыльце с видом глубокого огорчения. “Тише, — говорит она мне, — отец болен при смерти и желает с тобою проститься”… Я тихонько подхожу к постеле; матушка приподымает полог и говорит: “Андрей Петрович, Петруша приехал; он воротился, узнав о твоей болезни; благослови его”. Я стал на колени и устремил глаза мои на больного. Что ж?.. Вместо отца моего вижу в постеле лежит мужик с чёрной бородою, весело на меня поглядывая. Я в недоумении оборотился к матушке, говоря ей: “Что это значит? Это не батюшка. И к какой мне стати просить благословения у мужика?” — “Всё равно, Петруша, — отвечала мне матушка, — это твой посажёный отец; поцелуй у него ручку, и пусть он тебя благословит…” Я не соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины и стал махать во все стороны. Я хотел бежать… и не мог; комната наполнилась мёртвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах… Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: “Не бойсь, подойди под моё благословение…”»
Чуть позже Гринёв рассмотрит своего вожатого и в первую очередь увидит «чёрную бороду и два сверкающие глаза». Тот, кто читает роман не в первый раз, конечно же, вспомнит предложение Пугачёва «Пожалуй, я буду посажёным отцом» и поймёт пророческий характер сна. Мне кажется важным здесь и другое (может быть опять «чёрт знает что кажется»?): слова матушки «отец болен при смерти и желает с тобою проститься» и «он воротился, узнав о твоей болезни; благослови его» - не намёк ли это на появление Гринёва на казни мятежника, когда тот «узнал его в толпе и кивнул ему головою»? Впрочем, благословение прозвучит и раньше: «Возьми себе свою красавицу; вези её куда хочешь, и дай вам Бог любовь да совет!» «Страшный мужик ласково меня кликал» - удивительная фраза: страшен для всех и ласков к Гринёву…
Снова вопрос комментатора - зачем Пушкин написал «Капитанскую дочку» после страшно правдивой «Истории Пугачёва»? Вопрос, конечно, очень интересный, и трудно дать на него однозначный ответ.
Во всяком случае, судя по сохранившимся рукописям, Пушкин поначалу работал именно над романом, к которому собирался дать историческое вступление -«Между недовольными Яицкими казаками в конце 1771-го года явился Емельян Пугачёв…» Затем, увлечённый темой, начал поиски в архивах, затем – знаменитое путешествие по местам Пугачёвского бунта, затем – Болдинская осень 1833 года и работа над «Историей…», которая вышла в свет в конце 1834 года и успеха не имела. Пушкина упрекали в выборе темы, так как «бунт обольщённой и пьяной черни в отдалённой провинции, не имевший никакого влияния на общую судьбу государства, ни в чём не изменивший ни внешней, ни внутренней политики, не может быть предметом настоящей истории». А в самой первой рецензии, написанной В.Б.Броневским, было сожаление, что «История Пугачёва» не написана «кистию Байрона». Считали, что написана «История…» слишком сухо, не передавая весь ужас событий: автору «не рассудилось осветить свои труды надлежащим светом,… не угодно было взглянуть на своё творение с надлежащей точки зрения и покрыть его колоритом пугачёвщины и всех ужасов сего страшного периода времени».
Сыграли ли эти упрёки свою роль в том, что Пушкин возобновляет работу над романом? Бог весть! Однако именно после «Истории Пугачёва» возникает новый план повести, появляется новый герой… Думаю, что именно поездка по местам событий не позволила Пушкину сделать пугачёвца положительным героем.
Очень интересно отозвался о романе В.О.Ключевский: «”Капитанская дочка” была написана между делом, среди работ над пугачёвщиной, но в ней больше истории, чем в “Истории пугачёвского бунта”, которая кажется длинным объяснительным примечанием к роману». Конечно, каждый может судить по-своему, но мне думается, что именно художественное произведение позволяет читателям не только увидеть исторические события, но и, через восприятие его героев, прочувствовать их (конечно, это относится к качественной художественной литературе).
Итак, говорим не столько о Пугачёве, сколько о его изображении в романе.
Кстати, к вопросу о жестокости. Да, зверства пугачёвцев хорошо известны (повторюсь, что описывать их не буду, и комментаторов прошу их не приводить), но ведь Пушкин в своих «Замечаниях о бунте» напишет о расправе с участниками башкирских восстаний в 1740 году: «Казни, произведённые в Башкирии генералом князем Урусовым, невероятны. Около 130 человек были умерщвлены посреди всевозможных мучений! “Остальных человек до тысячи (пишет Рычков) простили, отрезав им носы и уши”. Многие из сих прощённых должны были быть живы во время Пугачёвского бунта». А теперь вспомните старого башкирца, которого допрашивал капитан Миронов: «У него не было ни носа, ни ушей… башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая головою, открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок». А затем – сцена казни офицеров: «Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице. На её перекладине очутился верхом изувеченный башкирец, которого допрашивали мы накануне. Он держал в руке верёвку, и через минуту увидел я бедного Ивана Кузмича, вздёрнутого на воздух».
Ни в коей мере не оправдываю зверства ни одной, ни другой стороны, хочу только напомнить слова другого замечательного русского писателя:
От зла лишь зло родится — всё едино:
Себе ль мы им служить хотим иль царству —
Оно ни нам, ни царству впрок нейдёт!
По-моему, ни убавить ни прибавить!
И ещё хочу «присовокупить» (ну никак не доберусь до конкретного материала романа!). Снова пушкинская запись: «Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачёва. “Грех сказать, — говорила мне 80-летняя казачка, — на него мы не жалуемся; он нам зла не сделал”. — “Расскажи мне, — говорил я Д. Пьянову, — как Пугачёв был у тебя посажённым отцом”. — Он для тебя Пугачёв, — отвечал мне сердито старик, — а для меня он был великий государь Пётр Фёдорович”. Когда упоминал я о его скотской жестокости, старики оправдывали его, говоря: “Не его воля была; наши пьяницы его мутили”». Конечно, вера в «доброго царя» у народа была всегда, но…
«Взглянем на трагедию взглядом Шекспира», - писал Пушкин Дельвигу в феврале 1826 года, говоря о недавнем восстании декабристов. Этому принципу он был верен всегда. «Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока; но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры» - это уже запись из «Table-talk». Верен этому принципу он и в изображении Пугачёва и пугачёвцев. Вспомним хотя бы спор «господ енаралов»о том, как поступить с попасшим к ним Гринёвым, и особенно слова Хлопуши «Конечно, и я грешен, и эта рука (тут он сжал свой костливый кулак и, засуча рукава, открыл косматую руку), и эта рука повинна в пролитой христианской крови. Но я губил супротивника, а не гостя; на вольном перепутье, да в тёмном лесу, не дома, сидя за печью; кистенём и обухом, а не бабьим наговором».
*************
Наверное, конкретнее об изображении Пугачёва в романе мы поговорим в следующий раз, а пока ещё два слова.
В некоторых комментариях я с изумлением прочитала, что Пугачёв был, может быть, более законным претендентом на престол, чем Екатерина II. Конечно, Екатерина – узурпаторша, но не мешает вспомнить, что определение «Великий» к имени имеют лишь она да Пётр I. Сейчас подробнее писать о ней не могу, но и с безграмотным казаком сравнивать её не хочу. Недавно, впрочем, получила ещё один комментарий, где каждое слово – шедевр: «Пугачев был из Рюриков, поэтому все тогда выбирали- или с Рюриками или с оккупантами Романовыми. Так что не судите, может и вам скоро выбирать придется». Выбирайте, господа!
А ещё с горечью убедилась, что кое-кто выступает заступником Швабрина (некрасив, бедолага, был, отсюда и все его несчастья!), кто-то вообще написал, что в романе нет ни одного положительного героя, и многие упорно повторяют, что Гринёв изменил присяге. Вспоминаю рьяных защитников Скалозуба и Молчалина – и совсем грустно!
Да, слишком уж размяукался Кот... До следующего раза!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь