В начале 30-х годов Литке получил лестное, но не обрадовавшее его поручение: отправиться в крейсерство с отрядом гардемарин. Затем, в разгар Польского восстания, он был направлен в распоряжение генерал-фельдмаршала Ивана Паскевича для надзора за продовольственными поставками из Данцига по Висле в действующую армию.
Текст: Дмитрий Копелев, фото предоставлено М. Золотаревым
Окончание. Начало см.: «Русский мир.ru» №12 за 2020 год.
Пожалование за заслуги орденом Святого Владимира 3-й степени и должностью флигель-адъютанта в феврале 1832 года ознаменовало новый поворот в его жизни. В ноябре того же года его определили воспитателем 5-летнего великого князя Константина Николаевича, предназначенного к службе во флоте. С этого момента и до самой женитьбы великого князя в 1848 году на принцессе Саксен-Альтенбургской, Литке неотлучно состоял при нем. А после, до 1852 года, был его попечителем, сохраняя с учеником доверительные отношения. «Взаимное отношение наше совершенно удовлетворительно, хотя нет в нем той идиллической нежности, примеры которой читаем мы в историях и в романах (Alexandre I & La Harpe), но это может быть от того, что ни в его, ни в моем характере нет ничего идиллического», – отмечал Федор Петрович в дневнике.
Новое назначение поначалу повергло Литке в смятение и растерянность, ибо означало кардинальные перемены в его судьбе. Врангель даже пытался поддержать друга: «Воспитать генерал-адмирала, дать всему флоту России залог его будущаго величия! Какая высокая честь, какое предприятие историческое, какие последствия неисчислимые! Какая ответственность, но и слава как велика тому избранному моряку, которому дело сие вверено попечительнейшим, лучшим из монархов! Я благодарю судьбу, благодарю с чувством патриотической преданности к России, что выбор пал на тебя. Дай Бог тебе силы телесной – за душевной дело не станет».
ВОСПИТАТЕЛЬ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ
Как бы то ни было, но на долгих пятнадцать лет Литке предстояло, как он сам признавался, «отказаться от всех старых связей, привычек, занятий, от всего, что называется наслаждением жизни, посвятить всю свою деятельность, физическую и моральную, одному предмету и одному лицу <…> без всякой возможности сделать и шаг назад». Старые связи, привычки, интересы оставались в прошлом. «Не могу скрыть чувства, недостойнаго сына отечества, – с легкой иронией писал ему с далекой американской Ситки Врангель, – грусти о державе, которую мы, близкие тебе, должны принести, должны расстаться с тобою надолго и довольствоваться одними воспоминаниями о прошедшем времени, когда ты был еще наш».
Надо полагать, Литке тяжело переживал разрыв с прежней жизнью. В одном из писем того времени прославленный мореплаватель Крузенштерн сообщал Федору Петровичу о том, что получил известие от знаменитого французского исследователя Жюля Дюмона-Дюрвиля, и тот, лично знакомый с Литке, просил засвидетельствовать ему свое почтение и рассказать, что видел недавно острова, описанные во время плавания на «Сенявине». С какой грустью перечитывал Литке послание Крузенштерна, вспоминал плавания в Тихом океане: «Отзыв о моих работах не мог не принести мне удовольствия, – отвечал он Крузенштерну. – Мысль, что работал не даром и что будущие мореходы отдадут иногда справедливость нашим трудам – вот все, что осталось мне теперь от прежней <…> жизни». Теперешняя жизнь казалась ему замкнутой в нескольких словах: ранний подъем, пара часов, урывками, научных занятий, 12 часов кряду отправление должности и в полночь отход ко сну. Вынужденный часто бывать при дворе, Литке все же постепенно втягивался в этот непривычный для него жизненный уклад, заводил новые знакомства. Тогда же он встретил свою будущую жену – дочь британского военно-морского офицера Юлию Браун, воспитательницу великой княжны Александры Николаевны.
К воспитанию великого князя Литке подошел очень ответственно. Невольно – или сознательно? – он словно бы восполнял то, чего сам недополучил в детстве. Император требовал взыскательности и строгости, лично контролировал процесс обучения, желая, чтобы его сын своим «всеобъемлющим просвещением» отвечал требованиям времени. Великий князь постоянно давал отцу отчет об отметках, полученных похвалах или наказаниях. В награду за успехи он получал гривенник, эти деньги откладывались, а потом жертвовались – от неизвестного лица в пользу московских бедных.
В 1844 году настала пора выпускных экзаменов. Великий князь сдавал их перед строгой комиссией, в которую наряду с императором вошли адмиралы Александр Меншиков, Алексей Грейг и Иван Крузенштерн. «Перед каждым экзаменом, – вспоминал Константин Николаевич, – я становился на колени у образов и молил усердно Бога, чтоб он меня не оставил в это трудное время». После успешной сдачи экзаменов Литке, переживавший за своего воспитанника, с облегчением отмечал: «присутствующие были удивлены», а государь «чрезвычайно доволен».
Однако Литке вовсе не был послушной игрушкой в руках императора, имел свои соображения по поводу того, что полезнее для его воспитанника, и даже иногда позволял себе перечить монарху, подчеркивая: «Пусть на меня сердятся и дуются, я не в состоянии поступать против своей совести и к явному вреду ребенка. Пример старшего (Александра) нам не указ. По свидетельству всех, он был вялый и бесхарактерный ребенок; он и теперь, в 19 лет, охотнее всего рисует солдатиков, а всякая книга, какого бы содержания не была, его усыпляет». Подобные методы воспитания не могли не остаться незамеченными и, разумеется, сказались на воспитании великого князя, который испытывал немалое влияние своего наставника. Уже в 13 лет Константин Николаевич, в будущем инициатор и один из руководителей либеральных реформ эпохи Александра II, задумывался о недостатках во флоте и о необходимости широких преобразований в стране. Однажды, например, беседуя с одним из военно-морских офицеров, великий князь признался, «что когда он будет управлять флотом, то ему все кажется, что он много сделает реформы во всем флоте». Когда же собеседник осведомился, почему он так думает, великий князь отвечал, «что теперь флот похож более на армию, нежели на флот, и что многое надобно переменить».
Литке вообще считал, что его царственному воспитаннику недостаточно узкого семейного и дружеского круга, ему нужна постоянная новая пища для размышлений и разносторонние беседы в неформальной обстановке с взрослыми людьми. Для этого в декабре 1841 года Федор Петрович, страстный поклонник музыки, организовал у себя дома музыкальные вечера. Среди приглашенных были музыканты, писатели, педагоги, ученые и, разумеется, близкие друзья самого хозяина: Врангель, Сульменев, вице-адмирал и дипломат Петр Рикорд. Встречи в домашнем кругу продолжались до апреля 1842-го, а затем были прекращены, так как существенной пользы для великого князя Литке в них не обнаружил. Тем не менее плоды их сказались в будущем. «Благодаря Федору Петровичу Литке, – признавался великий князь в разговоре с государственным секретарем Егором Перетцем, – я с молодых лет питал уважение к наукам и верил в необходимость поступательного движения на пути просвещения». Кроме того, как вспоминал Константин Николаевич, благодаря Литке он познакомился и сблизился с людьми «самых разнообразных слоев общества и потому узнал многое, о чем мы, великие князья, вообще не имеем понятия».
АРИСТОКРАТИЧЕСКИЙ НАУЧНЫЙ КЛУБ
В душе, впрочем, Литке тосковал по морю, сожалел, что вынужден был оставить научную работу. Несмотря на придворные обязанности, он не упускал случая посещать заседания Академии наук, выступал с докладами, писал статьи и разрабатывал приливомер – прибор, позволяющий измерять и регистрировать колебания уровня моря. По-видимому, в эти годы Федор Петрович и его единомышленники Карл фон Бэр и Фердинанд Врангель осознали необходимость объединить российских географов, путешественников и исследователей в единый научный организм, подобный Географическим обществам в Париже, Флоренции, Берлине, Лондоне, Дрездене, Бомбее, Франкфурте и Бостоне. Основатели Русского географического общества понимали, что для этого потребуется государственное финансирование. Задуманное как своего рода аристократический научный клуб общество было создано в 1845 году. «Для яйца, снесенного нами, нужна большая наседка с широкими и мощными крыльями», – шутил Бэр за пять месяцев до официального открытия РГО, которое, во многом благодаря влиянию Литке, получило высочайшее покровительство. Великий же князь Константин Николаевич стал его председателем.
Общество ежегодно получало 10 тысяч рублей серебром правительственной дотации, деньги на аренду большого помещения и пользовалось правом бесплатного ведения корреспонденции. Помещение сняли в доме генерал-интенданта флота Ивана Пущина на набережной реки Мойки, 14, по 2-й Адмиралтейской части. Географическое общество арендовало весь третий этаж, флигель во дворе, располагало двумя людскими, кухней, ледником и чердаком. Домовладельцу Михаилу Ивановичу Пущину, брату декабриста, вменялось в обязанность провести в доме полный ремонт, настелить во всех комнатах паркет, обклеить стены обоями с золотыми багетами, устроить клозет и два камина. Ему надлежало раз в год красить лестницы, раз в два года – полы, двери и оконные рамы, а также чистить дымовые трубы и помойные ямы. Арендная плата, согласно договору, составляла 1200 рублей серебром, общество гарантировало соблюдение чистоты, осторожное пользование огнем, своевременную замену летних оконных рам на зимние.
Вскоре Русское географическое общество вышло за рамки элитарного кружка, занимавшегося научными штудиями и академическими дискуссиями, и превратилось в крупнейший центр исследования Российской империи, ее внутренних областей, транспорта, этнографии и быта ее народов. К тому времени Литке занимал пост главного командира Ревельского (1850–1853), а затем Кронштадтского (1853) порта и c 1855 года состоял членом Государственного совета. Он продолжал выполнять попечительские функции при великом князе, воспитывал двоих своих сыновей, один из которых, Константин Федорович, пойдет по его стопам: он станет адъютантом великого князя Константина Николаевича и, дослужившись до чина контр-адмирала, будет агентом Морского министерства в Австрии и Италии.
Ни к государственной деятельности, ни к светской жизни Федор Петрович по-прежнему не питал особого влечения. Несколько десятилетий при императорском дворе мало что изменили в его характере. Адмирал был все тем же бывалым морским волком, чуждым придворного тщеславия и властолюбия. Прямой, требовательный и строгий в служебных делах Литке проявлял в светских интригах невероятное простодушие, «бывал по-детски наивен», на балах и приемах конфузился, а после смерти жены избегал веселья и держался подальше от придворных дам.
Его стихией оставалась «чистая наука» в тиши кабинета, в окружении атласов, отчетов и гидрографических описаний. Только там этот сдержанный, внешне холодный ученый муж чувствовал себя как рыба в воде. Неудивительно, что для современников он олицетворял научную и умственную стихию в правительстве и высшей общественной сфере Петербурга. Не один год адмирал Литке состоял вице-председателем Русского географического общества, а в 1864 году, в самый разгар Великих реформ, он возглавил Императорскую академию наук.
АКАДЕМИЧЕСКАЯ ИНТРИГА
Назначение это сопровождалось сложными интригами, характерными для противоречивой эпохи царствования Александра II. Кулуарное обсуждение кандидатуры будущего президента было вызвано тяжелой болезнью тогдашнего президента Академии наук, графа Дмитрия Блудова. Умудренный жизнью сановник, в молодости склонный к «немалому свободомыслию», Дмитрий Николаевич за долгие годы пребывания на вершине бюрократической пирамиды приобрел немалый административный опыт и влияние в высших сферах и мог, по словам хорошо осведомленного непременного секретаря академии Константина Веселовского, «везде отстаивать достоинство и честь Академии». В частности, как особо отмечалось многими консервативно настроенными академиками, защищать интересы академии и «заслонять» от активно вмешивавшегося в ее внутреннюю жизнь влиятельного министра народного просвещения Александра Головнина, сына бывшего командира Литке Василия Головнина и секретаря великого князя Константина Николаевича. Взятый им на вооружение курс преобразований в Министерстве народного просвещения, в чьем ведомстве находилась академия, рассматривался в качестве составного звена либеральных реформ, проводником которых считался великий князь Константин Николаевич.
К началу 1864 года великий князь, незадолго до этого лишившийся поста наместника царства Польского, находился в Германии, однако благодаря Головнину, поддерживавшему с ним активную переписку, был в курсе всего происходящего в Петербурге, и в частности располагал точными сведения о состоянии здоровья президента академии. В феврале здоровье Блудова резко ухудшилось, по мнению Головнина, он «может протянуть только несколько недель». 5 февраля графу стало очень дурно: «Он простился со своими близкими и с государем, причем он просил государя быть добрым, не смущаясь тем, что его будут называть слабым. Надобно сказать правду, – комментировал Головнин, – что он попал очень метко, ибо немало этим средством обыкновенно стараются склонить государя к мерам, которым дают название энергических, твердых и которые в сущности составляют политику Муравьева». Имелся в виду генерал-губернатор Северо-Западного края граф Михаил Муравьев-Виленский, подавивший Польское восстание 1863–1864 годов и заслуживший прозвище Муравьев-Вешатель.
Как раз в это время великий князь сообщил Головнину, что собирается приехать в Петербург, и получил в ответ предупреждение проявлять при приезде особую осторожность. «Столица, – писал Головнин, – более чем когда-либо сделалась сплетницей». Возвращение Константина Николаевича вызовет всеобщий интерес, и «Вы будете здесь несколько времени le lion du jour» (герой дня. – Прим. ред.). По мнению министра, великий князь должен вести себя крайне осмотрительно, не выказывая своей осведомленности в столичных делах и не демонстрируя своих взглядов. Лучше всего, советует Головнин, «сделать вид, что Вы ничего не знаете о происходящем... ибо иначе мне припишут роль шпиона». Предостерегая Константина Николаевича от излишних комментариев, он рекомендует ему «быть со всеми добрым и не вдаваться в объяснения».
Развязка наступила 19 февраля 1864 года: граф Блудов скончался. Головнин немедленно отправил Константину Николаевичу извещение о случившемся, в котором сообщил, что смерть графа «произвела большое движение между лицами, которые рассчитывают на получение его служебного наследства, и явились разные толки о том, кто будет его преемником». Ситуация, по мнению Головнина, оказалась очень сложной. Дело в том, что покойный граф занимал две ответственные должности: он председательствовал в Государственном совете и был президентом Академии наук. Кто теперь займет освободившиеся посты? События накатывались с молниеносной быстротой, решение должно было быть принято в считаные дни!
По столице распространились слухи о том, что пост председателя Государственного совета займет великий князь Константин Николаевич. «Говорят, будто с Вашим Высочеством происходили телеграфические переговоры о назначении Вас председателем и будто Вы отказались, не знаю, есть ли в том сколько-нибудь правды», – писал Головнин великому князю. Не лучше ли было пока смириться с назначением председателем князя Павла Павловича Гагарина, который, как иронизирует Головнин, «этому очень рад», и вернуться к обсуждению вопроса осенью. Совет Головнина, по-видимому, был принят: уже в январе 1865 года великий князь Константин Николаевич возглавил Государственный совет, на посту председателя он будет находиться до своей отставки в июле 1881-го.
Вопрос же о назначении президента Академии наук также был прерогативой высших властей и по срокам был решен столь же стремительно, как и в случае с Гагариным. Все решилось в три дня – 23 февраля 1864 года вышел императорский указ о назначении новым президентом адмирала Федора Петровича Литке, с оставлением ему всех занимаемых должностей и в звании генерал-адъютанта.
Для многих в Академии наук известие об этом прозвучало как «гром среди ясного неба». Веселовский, например, узнал о новом назначении во время отпевания Блудова в Александро-Невской лавре: «При этом известии у меня так и йокнуло сердце». Во-первых, Литке, хотя и был почетным членом Академии наук с 1855 года, в силу военно-морской профессии считался «человеком со стороны», чужаком в академических кругах, что, разумеется, повлекло за собой специфическое, подчас негативное отношение к его назначению. «Он известен как хороший моряк и как очень неуживчивый человек», – раздраженно прокомментировал в дневнике историк литературы и академик Александр Никитенко. По-видимому, смущал академика не авторитарный стиль управления, присущий военно-морскому офицеру. В большей степени его волновали другие вопросы – новый курс президента и «патриотическая» подоплека событий: видя в новом президенте «большого покровителя своих немцев-соотечественников», Никитенко усмотрел за назначением явную правительственную тенденцию: «Очевидно, это выбор Головнина. В полунемецкую Академию немца, видно по всему, что Головнин большой патриот».
В своих воспоминаниях Веселовский проливает свет на некоторые детали, сопровождавшие назначение Литке. Незадолго до смерти Блудова Головнин пригласил его к себе и провел первую «рекогносцировку». «Кого бы Академия желала себе президентом», – спросил он своего бывшего лицейского товарища. Константин Степанович уклонился от прямого ответа, заявив, что подобный вопрос академики не обсуждали (!) и «он ни о чем подобном не слышал». Тогда Головнин перебрал несколько имен, не останавливаясь, впрочем, ни на одном, тем самым давая понять, что «сам еще не имеет подходящего кандидата». Веселовский решил прозондировать почву и осторожно заметил, что «возможна еще другая комбинация, соединяющая звание президента с должностью министра просвещения». Головнин, однако, не счел нужным пускаться в обсуждение этой скользкой темы, наводящей на воспоминания об опыте графа Сергея Уварова, совмещавшего посты министра народного просвещения и президента Академии наук. Он горячо возразил: «О нет, это теперь было бы неудобно!» «На этом, – продолжает Веселовский, – кончилась наша беседа, в течение которой ни разу не было упомянуто имя того, кто пять-шесть дней после был посажен на президентское кресло».
История, однако, на том не закончилась и вскоре получила продолжение. «Тотчас по смерти Блудова, я был призван к Головнину», – рассказывал Веселовский в своих неопубликованных записках. Разговор этот произошел, по-видимому, 20 февраля и внезапно принял новый оборот. «Самым лучшим президентом был бы конечно великий князь Константин Николаевич, – заявил Головнин, – но президентство его нужно было бы обставить большим блеском, умножить число членов, снабдить Академию большими средствами для ученых предприятий и пр., но для всего этого нужно много денег, а их теперь не дадут». В дальнейшем беседа протекала в привычном русле и не внесла никакой ясности. «Казалось, что перебор разных имен был делаем Головниным лишь для вида, как бы неискренне, а что собственные мысли им не высказывались», – вспоминал Веселовский, который, по его словам, не мог избавиться от ощущения, что Головнин ждет от него возвращения к теме о совмещении должностей министра и президента, «но я был умышленно недогадлив».
Насколько искренен был «сухой, холодный, умный, изворотливый» министр и мог ли он доверять своему собеседнику – многоопытному, поднаторевшему в интригах непременному секретарю академии, державшему в своих руках нити контроля научным сообществом? Тем более что и сам Головнин также пребывал в двойственном положении и, скорее всего, знал далеко не все о намерениях великого князя. Возможно, как и в случае с предполагаемым председательством Константина Николаевича в Государственном совете, он получал запоздалую информацию из вторых рук. Однако в том, что касалось назначения президента Академии наук, ему, как министру народного просвещения, следовало держать события под контролем. Питаясь слухами, он, возможно, вынужденно ставил перед собой такую дилемму. Удовлетворит ли подобный пост амбиции великого князя Константина Николаевича, крупнейшего политика Российской империи, генерал-адмирала флота и фактического руководителя Морского ведомства? А если это не так, то возможно ли было выпускать Императорскую академию наук из орбиты влияния «константиновцев» – либерального лагеря европеизированной бюрократии?
Оказавшись в цейтноте, Головнин должен был решать вопрос немедленно. В подобной ситуации неожиданное выдвижение им «темной лошадки» в лице Литке, бывшего подчиненного его отца, немало сделавшего для самого Александра Васильевича, следует рассматривать, разумеется, не только как дань признательности адмиралу. Было ли решение о кандидатуре Литке согласовано с великим князем? Информации на этот счет найти не удалось, хотя в качестве догадки можно предположить, что подобные договоренности между ними существовали. Поставленный в жесткие временные рамки и не представляя доподлинно всех маневров, происходивших в лагере великого князя, Головнин вынужден был вести собственную игру. Тем более что он помнил об обстоятельствах собственного назначения: «Великий князь вовсе не участвовал в назначении его министром. Мысль эта принадлежала самому государю, который действовал самостоятельно. Государь решился на это осенью 1861 г., когда великий князь был на острове Вайте (в Англии. – Прим. авт.), и сообщил ему только по возвращении в Петербург и как о намерении, окончательно принятом. Вообще в то время многие ошибочно приписывали великому князю стремление заместить должности всех министров преданными ему лицами и ошибочно воображали, будто государь находится под влиянием своего брата. Великий князь вовсе не имел помянутого стремления, и государь всегда действовал самостоятельно».
«Я давно уже думал, – писал Головнин великому князю 21 февраля 1864 года, – кто был бы всех получше в этой должности, и мне казалось, что лучшим президентом Академии по своей любви к науке, сочувствию к деятельности Академии, близкому знакомству с ее членами был бы Ф.П. Литке. Поэтому и желая, чтобы другие не предупредили меня, я писал государю вскоре по кончине графа Блудова о назначении Федора Петровича президентом Академии, изложив вкратце его права и ожидаемую пользу. Государь на это назначение согласился и приказал представить к подписанию бумаги после похорон Блудова». Таким образом, заручившись поддержкой Александра II, Головнин ставил своего патрона перед свершившимся фактом.
ГОРДОСТЬ ФЛОТА
Выбор Литке в глазах великого князя, по-видимому, был беспроигрышным – слишком многое связывало Константина Николаевича со старым моряком. Впрочем, в истории с назначением Литке незримо присутствовал еще один важный момент. Дело происходило в разгар Великих реформ, и вопросы преобразования академических институтов неминуемо выходили на первый план, привлекая к Академии наук широкий общественный интерес. В связи с этим назначение нового президента, тем более такого, как Литке, сдержанного, внешне холодного, рационального ученого-географа, напрямую не связанного с Академией наук, не могло расцениваться иначе, как отголоском противостояния различных политических лагерей и попыткой установления контроля над этим важным научным учреждением.
Литке прекрасно осознавал уязвимость своего положения и понимал, что приход в академию станет для него серьезным испытанием. Но к этим испытаниям он, немало повидавший на своем веку, был готов и потому, выступая с краткой речью, проявил такт и осторожность. На заседании общего собрания Академии наук 24 февраля 1864 года он заявил: «Не без смущения проходя мысленно ряд знаменитостей, предшествовавших мне в этом звании, я спрашиваю себя: Чему же я обязан этой честию? Я простой моряк, ни первоначальным образованием, ни последовавшею общественной деятельностию не подготовленный к столь высокому призванию? На этот вопрос нахожу я один только ответ. Без сомнения, я обязан этим ничему иному, как любви и уважению к науке, которые я питал в продолжении всей моей жизни, и движимый которыми когда-то и я принес мою лепту, лепту вдовицы, на алтарь науки… Я не совсем чужим являюсь между вами, и вы найдете во мне то же уважение в науке и ту же ревностную готовность служить ей, какие одушествляли мою молодость и не оставляют меня в старости».
Президентом Академии наук граф Литке (графский титул был пожалован ему высочайшим указом от 28 октября 1866 года. – Прим. авт.) был почти два десятилетия, оставил этот пост тяжело больным и потерявшим зрение весной 1882 года и спустя четыре месяца скончался. Ныне могилу Литке на Волковском лютеранском кладбище мало кто посещает, с трудом читается надпись на скромном надгробии. Под зелеными кронами мраморный ангел охраняет покой адмирала – гордости российского флота и российской истории.