Спустя семь лет после первого прочтения искренне не ожидал, что впечатления от перечитывания «Жизни насекомых» будут столь благожелательными, даже на грани с восторгом. Еще раз убедился в смерти Пелевина-лирика и Пелевина-стилиста, произошедшей в нулевые: сколь близок может быть этот автор своими текстами, написанными в 1990-е, столь же отталкивающими будут все эти «ДПП НН», «П5» и прочие памфлеты, написанные языком постов из соцсетей. «Жизнь насекомых» - это весточка из того времени, когда Виктор Олегович, совмещал в себе лирика, поэта и мудреца, что удивительно при его юном возрасте в ту пору. Столь зрелое письмо, сочетающее предельную визуальность, необычную метафорику (тонкие переходы между антропологическим и энтомологическим измерениями образов) с глубиной жизненных и философских выводов редко, когда встретишь в нашей литературе 1990-х.
Неудивительно, что многие следы, оставленные этим десятилетием в нашей прозе, стерлись, а Пелевин с Сорокиным остались, однако их пути были различными: первый – поначалу скромный лирик и мистик, с годами ставший безудержным циником и мизантропом, второй – вначале сумасшедший агрессор и нарушитель всевозможных границ со временем успокоился, став респектабельным в своей буржуазности писателем. «Жизнь насекомых» можно советовать для первого знакомства с Пелевиным совершенно свободно, ибо несмотря на эпиграф из Бродского, вроде бы намекающий на презрение к ошибкам людей, каждая строка этого романа лучится сочувствием и состраданием к тем, кто так и не смог преодолеть свою экзистенциальную сансару и вырваться за пределы того удела, в который мы сами себя запираем.
Россыпь удивительно точных типажей, в которых сочетаются человеческие профессии и привычки с энтомологическими видами, среди которых: комары и мухи, мотыльки и тараканы (едва ли не самый сильный эпизод связан как раз с ними и прибережен автором ближе к финалу), при этом удивительно стройная и подвижная в своей гибкости драматургическая структура, в которой пересекаются истории героев чрезвычайно гармонично, в духе фильма Ричарда Линклейтера «Бездельник», вышедшего на экраны примерно в те же годы. Приметы времени в «Жизни насекомых» также ненавязчивы: через попсовые песни, объявления и газетные статьи мы безошибочно узнаем начало 1990-х – страны уже нет, есть ее труп, по которому бегают разные насекомые.
Роман Пелевина несмотря на редкое, но все же использование ненормативной лексики написан удивительно сдержано, иронично, не без постмодернистской насмешки над пафосом откровенного морализаторства или гражданской сознательности, который, что поразительно, оказался живучее Советской Атлантиды, которая ушла под воды истории, а он остался. Однако, эта ирония вовсе не разоблачительна и карнавальна, как у того же Сорокина, - это не хохот, а сдержанная усмешка, Пелевин никого не обличает, ибо старых форм жизни уже нет, его, как и героев «Жизни насекомых» больше заботит, кто они в атмосфере летнего Крыма – то ли Украины, то ли России, но уже не СССР.
«Жизнь насекомых» - удивительно лаконичный роман, при этом очень стройный интонационно, в нем всем руководит мировая скорбь, печаль, тоска о жизни, проживаемой большинством людей без всякого смысла и вопрошания в копошении ради выживания. Лишь немногие, как мотылек Митя, задаются бытийными вопросами и их решают даже тогда, когда символы экзистенциального рабства постепенно соединяется в единый буддийский пра-символ навозного шара нашего собственного «Я», который мы катим перед собой, этого не замечая. Здесь, как и в последующих книгах Пелевина, есть место мыслительной инициации и беседам наставника и ученика, но в отличие от будущего растиражированного пелевинского подхода к этим аспектам, в «Жизни насекомых» это выглядит еще свежо и интригующе, а сами философемы необычными и отрезвляющими от суеты (тот же эффект производили диалоги цыплят в «Затворнике и Шестипалом»).
После «Омона Ра», это всего лишь второй роман Виктора Пелевина, уже прошедшего к тому времени школу новеллы и повести, потому «Жизнь насекомых» получилась удивительно зрелой книгой, а по своему стилевому и концептуальному, не побоюсь этого слова, совершенству, она гораздо ближе нам, чем все эти «Священные книги оборотня» или «Лампы Мафусаила», потому, что она нацелена в сердце, вернее в разум сердца, как сказали бы святые отцы, а не в рассудок и интеллект.