Если человек уходит из жизни, его прах предают земле. А вот кладбищ для погибших и разрушенных зданий, конечно, не существует. И если людям с материальной точки зрения не выгодно отреставрировать или снести здание, то так оно и будет в виде развалин стоять и мозолить глаза, напоминая о бесхозяйственности, равнодушии и о других неприглядных вещах...
Речь пойдёт об одном старом здании школы, сданном в эксплуатацию в 1988 году. А вот уже в 2010 году оказалось оно «лишним», поскольку население нашего северного приграничного посёлка катастрофически сократилось, люди уехали в большие города, школы в посёлке объединили… Целые улицы оказались разрушены. Даже самое крепкое и монументальное здание в посёлке ( Гарнизонный Дом Офицеров) тоже перешло в состояние дома-призрака. «Добрые люди» растащили внутренности, сорвали крышу, разбили окна, устроили пожар… А между прочим, архитектурное это сооружение представляло собой для нашего посёлка историческую ценность, потому что было построено в далёкие послевоенные годы… Когда в посёлок после разгрома фашистских войск пришли наши войска, началась новая история Алакуртти. Вошли тогда наши воинские части в посёлок, где жить можно было только в палатках и землянках… ( Но это совсем другой рассказ: как финский посёлок Алакуртти стал русским… Я же хочу сказать о сегодняшнем дне…)
Увы, многие построенные после войны дома в настоящее время разрушены, не сохранились и более современные здания… Например, трёхэтажная школа, которая не простояла даже тридцати лет… Богатая у нас страна, можно строить и ломать, ломать и строить...
Идём мы с внуком по улице, на которой находилась до нынешней осени наша старая школа. Мимо двух памятников Великой Отечественной войны идём… Мимо совершенно заброшенных и разгромленных двухэтажек… Вроде дома после бомбёжки… Какие контрасты, да? И спрашивает меня мой шестилетний внук:
– Бабушка, а это фашисты разрушили дома?
Мальчик историю по книжкам и фильмам соответство его возрасту знает, так что вопрос его вполне резонный. При виде разрушенных зданий у внука возникает мысль о прошедшей войне… В хронологии он пока не силён: что после войны уже семьдесят пять лет прошло – эти цифры он ещё осмыслить не может… Но я, увы, могу…
И приходится мне говорить ему неприглядную правду:
– Нет, дорогой, это не фашисты, это свои, наши, русские…
Врать ребёнку нельзя, а правду объяснить сложно. Пробую объяснить, почему здания, оставшиеся без хозяев и без присмотра, быстро пришли в негодность… Такой грустный урок истории получается: одни люди жизни положили, чтобы эту землю освободить, другие своими трудами из пепла её возродили, а третьи пришли на готовенькое и повели себя на этой земле, как … А как? По мнению внука, получается вот как: словно фашисты, которые бомбили мирные города и сёла…
Грустно дошли до конца разгромленной улицы Набережной… Оказалось, что здание школы уже снесли… Вроде бы радоваться надо: строительная площадка теперь на месте огромного здания, к которому были пристроены и спортзал, и столовая, и библиотека… Даже не верится, что всё это можно было за такое короткое время развалить и вывезти… Всего несколько осенних недель понадобилось… Похоронили старую школу, не будет теперь она зиять дырами вместо окон, наводя тоску на жителей посёлка…
Накануне знакомую встретила. Так она, молодая женщина, недавно в посёлок с мужем-офицером приехавшая, в школе этой никогда не учившаяся, сказала, что ей школу жалко… А я в этой школе работала со дня её открытия… Сеяла «разумное, доброе, вечное», историю и литературу преподавала… И сыновья мои здесь учились… Когда увидела, что разрушение началось с угла третьего этажа, где был мой кабинет, как-то очень не по себе стало… Хотя всё понимаю, тут ничего не поделаешь, надо строить… Да-да, надо строить, чтобы следующим поколениям было что ломать, не так ли?
Вот и хочется написать эпитафию школе … Можно так: «Здесь стояло здание школы, в котором в конце второго тысячелетия совершались радостные открытия, а в начале третьего тысячелетия – безжалостные разрушения». А точнее, так это будет некролог… А ещё точнее, так получается, что это на самом деле похоронка, ибо школа получила смертельное ранение от неспособности и неумения народных избранников сохранять материальные ценности… Ведь вот сейчас посёлок снова стал расти, населения прибавилось, и действующая школа вынуждена теперь вводить вторую смену… Как бы сейчас пригодилось старое здание, рассчитанное на восемьсот учеников… Да ещё стояло здание в одном из самых красивых мест посёлка, на берегу порожистой реки… Такие чудесные пейзажи можно было наблюдать в окнах во все времена года…
Ну, что ж, оплакивать старую школу, может быть, и не стоит? Ведь здание вроде бы «достойно похоронили», теперь на его месте будут строить новый детский сад. .. В посёлке много молодёжи, мест в детских садах катастрофически не хватает… Не знаю вот только, сопоставимы ли цифры: разрушена школа, в которой свободно размещалось свыше восьмисот учащихся, а построен будет детсад на .. .75 мест… Рачительный хозяин вряд ли будет разрушать большую избу, чтобы на её месте построить избушку… Ну, это метафора, а так-то пусть хоть детский сад построен будет вместо развалин…
Я уже семь лет на пенсии. Мой прогулочный маршрут часто проходит мимо старой школы, превратившейся в новую строительную площадку. И в течение всего периода «ликвидации» я, сама не зная для чего, фотографировала развалины… И получилась фотоэпитафия школы, которая верой и правдой служила людям два десятилетия, но не выдержала общественной «перестройки»…
Пишу эти строки и думаю: а ведь тут не только факт разрушения здания школы в российской глубинке… Это очень символично для нашего времени: сама система образования давно вся в трещинах, с выбитыми окнами, со сквозняками… И откуда ветер дует – это, кажется, всем понятно...
Нет, не хочется говорить только о мрачном прошлом, хочется светлого будущего… «Я знаю: саду цвесть!» – с пафосом провозглашал когда-то пролетарский поэт. Вот и я скажу: «Я знаю: детсаду цвесть!» А школу всё-таки будем вспоминать…
