«Различные статистические исследования установили, что обычно средняя крестьянская семья на своих землях может использовать при обычном трехполье от одной пятой до одной четверти всего своего рабочего времени, которым она располагает, и далеко, конечно, не в состоянии покрыть полученными от земли доходами все расходы, необходимые ей для поддержания своего существования.
Поэтому крестьянское хозяйство, располагая свободной рабочей силой и далеко не достаточным запасом средств существования, естественно, стремится найти приложение своему незанятому труду, чтобы так или иначе увеличить свою годовую выручку.
В поисках за приложением труда хозяйство часто не останавливается перед очень низкой оплатой труда и считает для себя приемлемым даже такие хозяйственные занятия, которые при расчете карандашом на бумаге и при оценке труда семьи по обычным заработным платам не только не приносят никакой прибыли, но дают как будто бы несомненный убыток.
Тем не менее крестьяне идут на такие работы - уплачивают убыточные арендные цены, занимаются невыгодными кустарными промыслами и сеют на своих полях такие посевы, которые требуют очень много труда, дают с десятины высокий валовой доход, но весьма низко оплачивают каждый приложенный к ним рабочий день. Само собой разумеется, что все это предпринимается в том случае, когда нет кругом другого, более выгодного приложения труда.
Таков эластичный, гибкий и чрезвычайно устойчивый хозяйственный аппарат, лежащий в основе крестьянской кооперации. Памятуя, что сама кооперация является частью этого аппарата, организованною на коллективных началах, мы должны признать, что хозяйственная устойчивость ее и гибкость получает в виде своего социального фундамента весьма прочное обоснование. Мощь крестьянской кооперации есть, помимо всего прочего, прежде всего претворенная мощь самого крестьянского хозяйства.
Вспоминая все сказанное нами, мы можем признать, что крестьянская семья, приступающая к устройству своего хозяйства, ставит перед собою три задачи:
Во-первых - наладить работу в хозяйстве так, чтобы рабочие силы семьи использовались бы возможно полно и равномерно в течение всего года, без изнурительного напряжения и без вынужденной безработицы.
Во-вторых - составить свое хозяйство из таких выгодных посевов и занятий, чтобы каждый рабочий день, в нем затраченный, оплачивался бы возможно высоко стоимостью получаемых продуктов.
В-третьих - устроить все хозяйство так, чтобы годовой заработок трудящихся в нем и в связанных с ним промыслах был бы достаточен для покрытия расходов, необходимых для содержания семьи.
Говоря короче, мы полагаем, что задачей крестьянского трудового хозяйства является доставление средств существования хозяйствующей семье путем наиболее полного и наиболее совершенного использования имеющихся в ее распоряжении средств производства (земли, построек, скота и проч.) и рабочей силы самой семьи.
Указанная сущность крестьянского хозяйства объясняет нам его исключительную выживаемость и сопротивляемость экономическим невзгодам и делает понятными многие особенности его внутреннего строения.
…
В одной из своих работ профессор А. И. Чупров как-то заметил, что в отношении земледелия идея кооперации имела не меньшее значение, чем все крупнейшие технические завоевания. Действительно, мы можем признать, что стихийно сложившийся прием расщепления организационного плана на отдельные группы процессов и организации каждой из них именно на тех экономических и технических основаниях крупности, которые оптимальны для данных процессий, дал сельскому хозяйству наиболее идеальный хозяйственный аппарат.
Мы не можем не остановиться попутно на одном чрезвычайно распространенном в кооперативной среде заблуждении. Многие полагают, что существующее частичное кооперирование хозяйств есть только переходная фаза и что со временем все процессы сельскохозяйственного производства будут кооперированы в «интегральную» земледельческую артель, своего рода земледельческую коммуну.
Для читателя, внимательно вникнувшего в предыдущие страницы, ясна ошибочность указанного взгляда: трудовая коммуна всегда будет слабее трудового кооперированного хозяйства, так как по своей структуре она принуждена организовывать в крупных формах не только те отрасли хозяйства, которые ей выгодно так организовать, но также и те, в которых мелкое производство технически всегда более совершенно.
Поэтому коммуна, как и всякое крупное хозяйство, будет проигрывать по сравнению с кооперированными семейными хозяйствами во внутрихозяйственном транспорте, в тщательности наблюдения и ухода за биологическими процессами, не имея в то же время никаких преимуществ в других отраслях организационного плана.
Таковы соображения, заставляющие нас признать, что переход от частичной кооперации к полной, к коммунизации производства, с технической точки зрения не может почитаться явлением прогрессивным».
Из статьи «Основные идеи и формы организации крестьянской кооперации» сборника «Экономическое наследие А.В. Чаянова» Москва Издательский дом ТОНЧУ 2006 стр. 178-185
То, что идеи Александра Васильевича Чаянова впервые были осознаны и оформлены именно на русской почве не удивительно. Единственным в Европе местом где на тот момент можно было воочию наблюдать живую практику, по мнению просвещённого на тот момент большинства, по сути неолитической архаики социальной жизни, была русская крестьянская община, сохранившаяся в полосе неудобий Европейской части русского народохозяйственного архипелага. Для внимательного взгляда и пытливого ума естествоиспытателя, обладателем которых без преувеличений являлся будущий академик Чаянов, повседневный быт крестьянской общины и крестьянской семьи был, по сути, самым смелым и широкомасштабным экспериментом посреди экономической «лаборатории», условия которой были максимально приближенным к естественным. При таком стечении обстоятельств было бы странно, если бы не произошло того, что произошло, а именно, Чаянов вскрыл экономическую метрику некапиталистического мелкотоварного производства в терминах понятных и в ясной непротиворечивой трактовке.
В общем, поддается логичному объяснению то, почему открытие Чаянова постарались не заметить. Причем на родине исследователя забвение было подкреплено расстрелом исследователя, а на Западе его работы упорно не заметили до степени переоткрывания его открытия в семидесятых годах прошлого века в условиях фермерских хозяйств США. И с тех пор опять молчок, выводы не вырвались за пределы экономических кафедр сельскохозяйственных вузов. Таким образом, Александр Васильевич умудрился не угодить сразу двум сторонам противостоящим на почве экономических взглядов обустройства будущего человечества, что косвенно свидетельствует о том, что открытия сделанные им отменяют обе позиции эконометрической дихотомии провозглашенной на тот момент, что косвенно свидетельствует о более высоком уровне обобщения взятым им на вооружение, по отношению к этим, господствовавшим в ту пору, школам. А более высокий уровень обобщения это уже нижние слои метафизики-философии, что обязывает сказать пару слов с высоты этого обобщения.
Последнее умозаключение содержащееся в последнем предложении из приведенной мною цитаты Чаянова, выводит его мнение частного исследователя народохозяйственных проблем некапиталистической кооперации на уровень обсуждения проблемы понимания научно-технического прогресса и его корреляции с прогрессом социальным. До того момента, с позиций позитивизма, к которым несомненно принадлежит и сам Чаянов, одно было синонимом другого, одно вытекало из другого, было взаимообусловлено друг другом и по другому могло быть только в том виде, в котором подход отвергал бы саму идею НТП и сопутствующего ему прогресса социума. До Чаянова подразумевался замкнутый сам на себя цикл преумножения социальной энергии общества, посредством развития технической компоненты цивилизации. Другими словами, развитие производительных сил однозначно должно было порождать ещё большее развитие производственных отношений. Любой затор на пути подобного техносоцио поступательного движения устранялся революционным «вантузом». Соответственно парадигме, возможное воздействие этого «вантуза» можно было спрогнозировать и избежать или компенсировать какими-либо социальными технологиями построенными, опять же, на базе всё возрастающих технических компетенций. Дело за малым – ресурсы и желание. А Чаянов вводит дополнительный компонент неустойчивости в эту систему взаимоотношений и его попросту стараются не замечать, как белый шум, выводят за скобки, маргинализируют.
Сам Чаянов не пытается поставить под сомнение идею Ибн Хальдуна и Кондорсе о наличии и смысле прогресса вообще, он делает аккуратный вывод о том, что вот в этом конкретном случае прогресс техники не обязательно влечет за собою прогресс человеческих взаимоотношений. По крайней мере, это очень важное наблюдение, настолько важное, что одно допущение о его истинности ставит под вопрос парадигму положенную в основание либерализма, например.
Разумеется, в идеологии троцкизма идеи Чаянова являются ещё большей ересью, чем любая экономиксистская теория. Для большевиков его идеи были крайне несвоевременны, поскольку резко сужали поле геополитического маневра в условиях, когда международные расклады практически определяли политику внутреннюю. Вот так и случилось, что Чаянов-ученый оказался куда дальновиднее Чаянова-политика.
Всё как всегда, человек заглянул за горизонт и поведал о том, что там сумел разглядеть, а кому-то это очень сильно не понравилось.