Она любила рыться в земле, постоянно выращивала что-то на даче, пальцы у нее были шершавые, скрюченные. Иногда, желая обратить мое внимание на какое-то место в книге, Римма Николаевна врезалась в страницу ногтем, и старая сухая бумага как будто ломалась под ним. По ощущениям это было, словно песок скрипит на зубах.
Она попрекала тем, что взяла меня на работу, а я оказалась никудышним библиотекарем. Нужно было заполнять журнал посещений и придумывать людей, которые к нам приходили (потому что в реальности не ходил почти никто, кроме нескольких сумасшедших), заводить на них карточки, сочинять адреса, где они живут, и книги, что они берут. И вот, месяц прошел, а люди не придуманы "Чем ты занималась? Книжки читала? Лишь бы не работать"! Римма Николаевна каждый час боялась мифической проверки, о которой все слышали, но никто не видел. При СССР библиотеки проверяли, но Союз отошел в далекое прошлое, районная библиотечная контора распалась, и принадлежали мы теперь сами себе. Кажется, это пугало ее еще больше.
Еще одно непонимание возникло между нами: Римма Николаевна очень уважала интеллигентных людей. Она настаивала, что с ними следует говорить не так, как с «простыми». Кстати сказать, меня взяли работать в библиотеку именно по интеллигентской линии. Образование у меня на тот момент было – швейное училище, но Римма Николаевна помнила моего дедушку, директора школы и любителя литературы, и подумала, что я тоже должна быть такой.
Слог с интеллигентным человеком следовало держать более возвышенным и утонченным. А обычный работяга, он возвышенности не поймет, у него нужно коротко спросить: «Что вас интересует»? Чтобы выяснить его литературные вкусы. Из ее уст это звучало примерно как «Что вам угодно»? Начинать общение с такой фразы мне казалось не то что провальным, но где-то на грани хамства.
Впрочем, я, может быть, немного перевираю здесь, потому что заведующая могла произносить многочасовые слабо осмысленные монологи, перепрыгивая с предмета на предмет, и мне оставалось только трактовать их, как умею. Иногда казалось, что она погружена в беспробудный речевой сон.
Римма Николаевна нуждалась в слушателе, как паук нуждается в глупой мушке. Иначе для чего расставлять свои сети слов? Затягивать ими углы, перегораживать пространство чем-то колышущимся, серым, почти невидимым, но ощутимо липким.
Впрочем, я никак не спорила с ней, а только слушала. Среди всей бредятины, которую заведующая лила мне в уши часами, иногда удавалось выцедить интересную историю. Например, о том, как в начале замужества она потеряла двоих детей. Один за другим они рождались и сразу же умирали. То ли появлялись на свет уже мертвыми? Точно не помню. Смерть первого она кое-как пережила, а на втором чуть не подвинулась рассудком. Молиться начала: Господи, за что? Ответ ей приснился во сне. Невидимый голос сказал: «Это тебе за две церкви». Тут она вспомнила, что в юности работала в доме культуры, сначала в одном, а потом во втором, а располагались эти организации в здании бывших церквей.