Французская революция 1789-1799 годов сделала известным Шарля Анри Сансона, палача, который казнил почти 3 тысячи человек в Париже, включая короля Людовика и королеву Марию-Антуанетту. До современности дошли мемуары написанные его сыном Клеманом Анри Сансоном, тоже палачом, опубликованные в книге "Семь поколений палачей".
Ниже - цитата из книги К.А. Сансона, посвященная казни жирондистов, сторонников крепкой властной руки и республики, которые были разгромлены вскоре после казни короля.
"... приговорённые уже были в сборе. Они разбились на несколько групп; одни прогуливались, другие собрались в круг; они разговаривали очень оживлённо, словно друзья перед дальней дорогой, которая должна их разлучить. Брюлар-Силлери и епископ Фоше тихо беседовали в углу камеры; Менвьель положил на колени лист бумаги и что-то писал. Возле окна на трёх табуретах лежал труп Валазе; его угловатое тело угадывалось под окровавленной тканью, которой было накрыто.
При появлении мрачной процессии палача и его подручных среди приговорённых раздались возгласы, и многие бросились в объятия друг друга. Гражданин Напье провёл перекличку. На каждое имя приговорённые отвечали «здесь», а некоторые добавляли что-то ироничное.
- Здесь! – ответил Верньо. – И если вы убеждены, что наша кровь поможет скрепить фундамент свободы – мы с радостью отдадим её.
- Я не люблю долгих разговоров, ибо они оскорбительны для разума и правосудия, - выкрикнул Дюко, пародируя слова Робеспьера. Гражданин Напье грубо прервал его, и тогда Дюко ответил с усмешкой: - Ладно, ладно, я здесь; молчу.
Дюперре вместо ответа разразился проклятиями в адрес Парижа, который, как он сказал, убивает самых преданных своих патриотов. Его пришлось заставить замолчать. Бриссо был мрачен; Верньо произнёс короткую пылкую речь. Общий шум помешал разобрать её, но в ней несколько раз повторились слова «республика» и «свобода». Когда перекличка была окончена, все единодушно воскликнули:
- Слава Республике!
Невозможно забыть зрелище этих людей, в последний раз прославляющих ту Республику, во имя которой они шли на смерть. Очень часто отец, рассказывая мне подробности казни, повторял, что никогда ещё казнь не трогала его за душу так сильно.
Приговорённых начали готовить к казни; во время этого угрюмого ритуала почти все жирондисты держались спокойно и с достоинством. Мой дед и отец обрезали им волосы, подручные связали руки. Каждый из приговорённых занимал своё место без волнения, без бравады, и они продолжали беседовать между собой, словно их и не готовили к смерти.
Фоше и Силлери после переклички снова вернулись в свой угол и погрузились в разговор; они были так увлечены беседой, что их пришлось вызывать дважды. Фоше был совершенно подавлен, Силлери же, напротив, твёрд и почти в приподнятом настроении.
Когда Дюпра готов был сесть на табурет, подошёл Менвьель, держа своё письмо и перо, которым он писал; и то, и другое он передал товарищу, а моему отцу сказал:
- Удели нам пару минут, чтобы попрощаться с семьями. Остриги меня, пока он будет писать.
Тогда Дюпра добавил несколько слов к этому письму, адресованному женщине, которую они любили оба.
Дюко был одним из последних, и стриг его лично мой отец; рядом с ним в это время сидел Фонфред. Во время стрижки несколько волосинок запуталось в ножницах, и Дюко, который не мог вынести даже малейшей боли, сказал потом отцу:
- Надеюсь, нож гильотины будет поострее, чем твои ножницы!
Когда всё было готово, дед приказал вывести приговорённых; отряд жандармов уже спустился по лестнице к дверям. Приговорённые собрались вокруг Верньо и, видимо, хотели предложить ему честь идти первым; но тот отказался и, указав на труп Валазе, который подручные клали на носилки, сказал мрачно:
- Вот наш старший товарищ на службе смерти; пусть же он укажет нам дорогу.
При этих словах все расступились, и труп пронесли мимо них.
Приговорённых ожидали пять телег. Пристав Напье хотел рассадить их по телегам в соответствии с порядком во время суда; но после выхода из тюрьмы началась путаница, которая помешала осуществить эту меру, способную лишить некоторых жирондистов последнего утешения, не дав им поведать свои мысли сердцу друга. Они усаживались в телеги по порядку и распределились таким образом: в первой телеге – Жансонне, Карра, Дюперре, Ласурс, Дюшатель; во второй – Бриссо, Верньо, Дюко, Буайе-Фонфред, Виже; в третьей – Гардьен, Менвьель, Дюпра, Фоше, Силлери; в четвёртой – Антибуль, Буало, Легарди и Бове. Мой дед и отец ехали в первых двух телегах, по одному подручному – в каждой из оставшихся. Они держали в руках верёвки, связывавшие запястья приговорённых. Вопреки мнению некоторых историков, в пятой повозке не было осуждённых, туда положили тело Валазе, с которого сорвали саван, которым оно было укрыто прежде.
Погода была пасмурная и сырая; туман окутал город, и чуть позже улицы заполнила огромная толпа, которую влекло скорее любопытство, чем жажда крови. Говорили, что число жертв занимало людей куда больше, чем их слава. Очень немногие понимали, какую невосполнимую утрату должна была понести родина, но немногие же и разделяли ненависть и злобу, которые пытались распалить ораторы в якобинском клубе и Конвенте. Люди молча смотрели, как проезжали телеги; однако, как это обыкновенно бывает, некоторые известные лица повлияли на толпу, и группа мужчин и женщин набросилась на процессию, только распаляя свой фанатизм, то ли искренний, то ли щедро оплаченный, гневными проклятиями и возмущением, впрочем, слегка сдержанным.
Телеги проехали не более ста шагов, как мой дед увидел, что его новый подручный, Андрэ Дютри, по прозвищу Жако, скинул карманьолку, под которой он был одет в костюм паяца, вскочил на коня и начал гарцевать, прерываясь лишь для того, чтобы выкрикивать в толпу грязные шутки про осуждённых. Возмущённый Шарль-Анри сошёл с телеги и хотел прогнать Дютри, но тот отказался ему повиноваться; зеваки, собравшиеся вокруг телег, и даже жандармы встали на его сторону, и моему деду пришлось вернуться на своё место под общее гиканье.
По пути были слышны лишь крики «Слава Республике!», передававшиеся по толпе. Менвьель и Дюпра кричали вместе с зеваками: «Слава Республике!». Лишь два или три раза кто-то крикнул «Смерть предателям!». Жирондисты слушали эти вопли, не показывая гнева; лишь однажды зычный голос с четвёртой телеги ответил: «Вы потеряли Республику!». Верньо, рядом с которым сидел мой отец, услышал это и ответил:
- Нет, не потеряли; она слишком дорога нам, чтобы мы забрали её с собой в могилу и не оставили людям даже надежды!
Ни на миг им не изменило самообладание. Верньо, мрачный и собранный, старался опровергнуть угрюмые пророчества Бриссо, который, кажется, верил, что свобода умрёт вместе с ними. Дюко и Буайе-Фонфред переговаривались вполголоса; мой отец видел, как по щекам последнего текли слёзы. Приговорённые в других телегах держались с не меньшим достоинством и отвагой. Дважды они запевали «Марсельезу»: при выходе из Консьержери и на улице Сен-Оноре, поравнявшись с Тюильри. Один епископ Фоше утратил власть над собой: он горячо молился, ведь, будучи христианином, готовился не только к смерти, но и к встрече с высшим судьёй.
В противовес ему Дюко, казалось, шутил тем веселее, чем ближе был роковой миг. Когда телеги въехали на площадь Революции, Виже указал на гильотину и сказал:
- Вот она, достойная наследница последнего Людовика!
- Тогда уж и Салической правды, - ответил Дюко, расправляя плечи.
Когда они собрались перед эшафотом, Дюко ещё сказал:
- Как жаль, что Конвент не провозгласил единство и неделимость головы и тела!
У ступеней эшафота, окружённые двойным кольцом жандармов, осуждённые прощались, обнимая друг друга, и было слышно, как они подбадривали друг друга, убеждая умереть так же, как они жили - без страха и сожаления; наконец они хором запели песнь свободных людей, и казнь началась.
Силлери взошёл на эшафот первым; он обошёл его, поклонившись толпе со всех четырёх сторон. Страдая от последствий паралича, он передвигался с некоторым трудом. Когда один из подручных потребовал, чтобы он поторопился, Силлери ответил:
- Разве ты не можешь потерпеть? Мне тяжелее твоего, а я терплю.
Когда лезвие упало, приговорённые запели с удвоенной силой, словно они желали, чтобы отлетевшая душа ещё услышала эту песню. Следующим после Силлери был Фоше, которого пришлось под руки поднимать по ступенькам эшафота, которые оказались для него слишком крутыми; за ним встретили смерть Карра, Лестер-Бове, Дюперре и Лаказ.
Шарль-Анри Сансон руководил казнью. Первый подручный, Фермен, опускал лезвие, мой отец убирал головы, которые падали в корзины, установленные за гильотиной. Но после казни шестерых человек корзины и доска, к которой привязывали осуждённых, были настолько залиты кровью, что само прикосновение к ним было страшнее смерти, которую они несли. Шарль-Анри Сансон приказал начерпать воды и окатывать гильотину после каждой казни.
Ряды приговорённых начали редеть. Их хор уменьшился, но песня не слабела; и все эти мужественные и твёрдые голоса перекрывал голос Легарди. Буало, Антибуль, Гардьен, Ласурс, Бриссо один за другим взошли на эшафот; сам Легарди, когда его привязывали к доске, трижды выкрикнул: «Слава Республике!».
Следом за ним погиб Дюпра. Дюко, прежде чем покинуть своих друзей, обнял Фонфреда; поднимаясь по лестнице, он сказал моему отцу, который наклонился к нему, чтобы помочь:
- Ах, если бы твоя гильотина могла в один миг умертвить и меня, и брата!
Не успел он договорить, как лезвие обрушилось на его шею. Осталось всего шесть осуждённых, но их пение не умолкало. Жансонне, Менвьель, Буайе-Фонфред и Дюшатель приняли смерть по очереди; остались лишь Верньо и Виже.
Некоторые историки считают, что Верньо был казнён последним, но это неверно. Судя по тому, как протекал судебный процесс, кто-то надеялся, что некоторым жирондистам в последний час изменит их мужество и сила, которые притягивали всеобщее внимание к ним. Но то были времена, когда защита могла сплотить приговорённых; вы видели, что эту когорту храбрецов вело одно чувство и один дух отваги. Сильные и слабые встретили смерть с равным воодушевлением.
Пристав Напье, по вызову которого продвигалась эта страшная очередь, был явно подавлен и почти смертельно напуган. Когда Верньо и Виже остались вдвоём, то голос последнего, увидевшего, что сейчас его очередь, дрогнул; Верньо увидел это и пылко повторил строку песни:
- Скорей умрём, чем покоримся!
Тогда Напье вызвал на эшафот Верньо. Несомненно, он полагал, что Виже, утратив пример самоотверженности гения перед лицом смерти, лишится своего самообладания, и страшная гекатомба завершится позорным зрелищем. Но он ошибся. Как только тело Верньо бросили рядом с телами его друзей, Виже поднялся на эшафот с гордостью победителя. Уже привязанный к доске, с головой, закреплённой в окошке гильотины, он продолжал петь; но вот песня оборвалась – последний из двадцати приговорённых пал.
Спустя двадцать три минуты после начала казни Республика стала вдовой своих основателей, а Франция погрузилась в траур по благороднейшим из своих детей..."