Многие из вас знают, что у меня есть ещё один канал - Пестряредь, на котором я публиковала свою деревенскую прозу - рассказы о простых деревенских жителях, знакомых мне лично и собирательных образах, об их судьбах, придуманных и настоящих.
С вторжением в нашу жизнь карантинных мер вдохновение покинуло меня, канал тот я подзабросила, а теперь, когда истории снова поцарапались в моё сердце, я решила публиковать их здесь. Не хватает времени вести и один-то канал, куда уж - два?
И хотя есть у меня должок на том канале - закончить историю про бабушку Елену (обязательно это сделаю в ближайшее время!), я начинаю новый рассказ из серии "Никому ненужное" - про Люсю, прототипом которой стала моя двоюродная сестра.
"Москвичонок" апельсинового цвета мчался, выстукивая по плитам мерный такт, словно колёса поезда. Люся всего один раз ездила на поезде в далёком детстве - вот так же, вдвоём с отцом, в гости к его родному брату в Москву, и то путешествие вспоминалось ей по-особому. Будто впервые она окунулась в серьёзную взрослую жизнь, где не побегаешь босая по центральной улице их лесного посёлка с растрепанной головой и в мятом платье.
...
Специально по случаю поездки отец привёз из райцентра красные сандали и светлое платье в красную же горошину. И идя по московским улицам за руку с отцом, Люся пугливо озиралась на проносящиеся мимо машины, вжимая в плечи голову в белой панамке с двумя торчащими из-под неё косицами; разглядывала цокающие по мраморным полам станций Метрополитена каблуки невиданной ею прежде высоты, удивлялась огромной толпе людей и отсутствию на улицах коров, а позже, поднимаясь по лестнице подъезда к двери дядиной квартиры и в третий раз сбившись со счета на изученном ею числе 50, с замиранием сердца преодолевала лестничные марши, в окнах которых виднелись всё те же люди, суетливо бегущие по улице, только совсем крошечные.
Вся эта взрослая жизнь, так отличавшаяся от озорной беззаботной беготни с поселковской детворой, осталась в памяти Люси, как набор запретов, которые, как ни странно, ей тогда и не приходило в голову нарушить.
- Не бегай! - наставлял отец в автобусе, на котором они добирались до железно-дорожного вокзала. А ей и не думалось об этом, напротив, изо всех сил сжимала она отцовскую ладонь, боясь потеряться даже в городе, который в разы меньше столицы.
- Не кричи! - напоминал в вагоне, едва тронулся поезд, но Люся лишь молчаливо рассматривала полочки с сетками, похожими на те, в которых мать приносила домой из магазина крупу и хлеб; потом, затаив дыхание, под одобряющий кивок отца, дважды щёлкнула тумблером, зажигая и выключая фонарь в изголовье. Ещё она очень хотела посидеть на верхней полке, но после того, как мальчишка с бокового сидения получил подзатыльник от своей матери за то, что потянулся с верхотуры к красной ручке, Люся и навовсе затихла, испугавшись непонятного и показавшегося ей страшным словосочетания "стоп-кран".
В общем, к тому моменту, как отец торжественно сказал, показывая Люсе рукой на высокие дома окраин за окном вагона: "Москва!", девочке уже и не требовались все эти "не", и если бы не удивительное вокруг: чай в подстаканнике, брусочки сахара - ровные, будто кирпичики, упакованные в бумажную обёртку, витрины магазинов с огромными нарядными куклами, красочные машины, весело тренькающие гудками, вихрь проносящейся мимо электрички, трепыхавший горошины её нового платья и пирожные на двухэтажной тарелке посреди накрытого тётей стола, Люся пожалела бы, что отец взял с собой в Москву именно её, а не младшего брата.
...
И сейчас, сидя рядом с отцом в машине и слушая его "не" - совсем, как тогда, Люся ехала в свою по-настоящему взрослую жизнь, понимая лишь, что теперь она не сможет спрятаться за его надёжную спину или взяться за руку.
Люся ехала учительствовать в крупный совхоз почти за 300 вёрст от родного лесопункта, и в свои неполные 19 мало представляла себе самостоятельную жизнь, имея за плечами лишь три года учебы в педучилище районного центра, когда жила она в общежитии. Завтраки, обеды и ужины в столовой, поездки домой на выходных и общее житьё-бытьё с подружками по комнате, с которыми всегда можно поделиться любой бедой и радостью.
Будучи старшей из пяти детей, Люся помогала матери по хозяйству, но ни разу не случалось так, чтобы ей самой, в одиночку, приходилось варить еду, топить печь, обряжать скотину или стирать бельё. Единственное, что со времён учёбы в старших классах легло на её плечи - присматривать за младшими. Чувствуя тягу к учительской профессии, Люся с радостью донимала братьев и сестру "уроками", щедро расставляя на исписанных каракулями тетрадных листочках красным карандашом строгие оценки. А уж когда старшая сестра возвращалась с учёбы в педучилище на долгие летние каникулы, малышня старалась пораньше убежать из дому, чтобы отдохнуть от Люсиного учения.
Но упражняться с братьями-сёстрами, выставляя оценки в игрушечный журнал, Люсе давалось легко и беззаботно, а вот найти подход к совершенно незнакомым детишкам, таким разным и по поведению, и по природным задаткам, Люся знала - непросто. И вспоминая, как глумились над ней второклашки во время педпрактики, девушка в последние дни перед дальней дорогой всячески настраивала себя на строгий нрав, даже с родными общаясь перед отъездом сдержанно-официально.
Поэтому, собираясь, она раздраженно ворчала на мать, когда та пыталась положить в огромный отцовский чемодан комплект новых штор, подаренных им на семейный праздник городскими родственниками; чугунную сковородку, на которой по утрам пекла оладьи и блины, и сковородник к ней; оцинкованную шайку, с которой Люся, сколько помнила себя, ходила в общественную баню; стеганое бабушкино одеяло... Но когда Люся увидела в руках матери валенки, не выдержала:
- Мама! Валенки-то куда?
- Чай, не на юга едешь! - махнула рукой мать. - Это тебе сейчас ничего не надо, а потом, где возьмёшь? Всего не купишь на учительскую-то зарплату.
И отцовский "Москвич" был нагружен так, что авоську с пирогами и молоком - "в дорогу" - мать приладила уже сидевшей в заведённой машине Люсе в ноги. Но отец, похоже, не верил, что дочка сможет прижиться вдали от дома, и дальше зимы не загадывал. Мол, протяни уж до нового-то году, а там решим...
...
За три дня до нового учебного года Люся обживала выделенное ей жильё. Половина дома, так похожего на её родной, была небольшой и представляла собой, по сути, одну комнату, в центре которой стояла русская печь с плитой-подтопком, располовиненная дощатой заборкой, делившей жилое пространство на светлицу и кухонный закуток со спаленкой.
Отец, уезжая, познакомился с Люсиной соседкой - сдал, как говорится, с рук на руки, чтобы быть спокойным, и та, бойкая одинокая старушка баба Зина, охотно подсказывала Люсе и где воды набрать, и куда мусор пристроить, и как баньку стопить. Сидела соседка на лавочке в их общем заулке, да только и нахваливала, едва Люся выбежит грязную воду выплеснуть: "Ой, добра девка, спористая! Зря батько расстраивалсы! Эта нигде не пропадёт!"
В домашних хлопотах обустройства своего первого гнезда Люся испытала вдруг благодарность матери и за пёхнутые шторки, и за заботливо скрученную её девичью постель с пышными подушками, и за пару чашек, и за тарелки, и за заварошник... Много чего нашла Люся в баулах, выгруженных отцом, когда, наконец, управившись, пригласила бабу Зину в гости.
- С новосильём, милая! - оглаживала соседка девичью спину, а Люся прислушивалась к диковинному выговору, ещё не зная, что совсем скоро и сама примет все эти словечки и интонации и будет удивлять домашних, приезжая в отпуск...