Образ мастера странным образом смешивает в себе архетип великого творца и тип маленького человека, задавленного обстоятельствами.
Что есть в мастере от маленького человека?
Он страдалец, доведенный обществом до полной нищеты и нервного расстройства:
«Судороги то и дело проходили по его лицу. В глазах его плавал и метался страх и ярость. Рассказчик указывал рукою куда-то в сторону луны, которая давно уже ушла с балкона».
Как тип маленького человека, образ мастера продолжает линию русской литературы, идущей от «Станционного смотрителя» Пушкина через Гоголя, Некрасова, Достоевского и других.
Как жертва, он испытывает вполне понятный бунт, злобу к своим врагам, врагам искусства:
«Описание ужасной смерти Берлиоза слушающий сопроводил загадочным замечанием, причем глаза его вспыхнули злобой: – Об одном жалею, что на месте этого Берлиоза не было критика Латунского или литератора Мстислава Лавровича».
Как же сам мастер как писатель относится к маленьким людям?
Однако мастер как художник имеет позицию автора-романтика, который интересуется только великими личностями, будь то великий подлец или великий святой. Его высочайшая ценность - это не добро, а величие, самобытность, оригинальность.
Маленький человек ему самому не интересен, эта традиция русской литературы отсутствует в его романе о Ершалаиме. А именно, ему чуждо сострадание и интерес к маленькому человеку. Человек для него ценен не сам по себе, не любой человек, а только человек с "сюрпризом внутри". Остальные вообще не заслуживают внимания:
«Дело в том, что вообще человек без сюрприза внутри, в своем ящике, неинтересен. Такой сюрприз в своем ящике Алоизий (да, я забыл сказать, что моего нового знакомого звали Алоизий Могарыч) – имел».
Так мастер оправдывает подлеца Алоизия тем, что он был «интересен». По той же причине он оправдывает и московские злодеяния Воланда с его свитой.
Ни там, ни там
Но Мастер противоположен и свите Воланда, как и любому воплощению власти, толпы, хаоса. Поэтому он не может ей полностью симпатизировать:
«я, знаете ли, не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде. В особенности ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или иной какой-нибудь крик».
Он интересуется тьмой, он способен ее изображать, но она ему все же чужда.
Однако так же он не принадлежит и к свету, хотя он так прекрасно изобразил свет в образе Иешуа.
Это видно в сцене, в которой его герой Пилат освобожден и бежит на долгожданную встречу с Иешуа.
«– Мне туда, за ним? – спросил беспокойно мастер, тронув поводья».
В этом беспокойстве чувствуется, что он вовсе не хочет бежать, как Пилат, навстречу к божественному свету. Мастер оказывается не принадлежащим ни Свету, ни Тьме. Он подвешен посередине, одинокий и беспокойный творец и исследователь.
И поэтому он с облегчением узнает о том, что ему предначертан другой путь, путь в место «покоя». Это будет место творчества, познания и вдохновения.
Я не согласна с трактовкой, согласно которой конец романа трагичен для мастера. Приверженцы этой версии приводят аллюзию на Гофмана, который высмеивал мещанский покой, противопоставляя его романтическим исканиям.
Если смотреть текст именно Булгакова, а не Гофмана, то никакой иронии над покоем мастера здесь нет. Наоборот, подчеркивается, что его покой будет полон жизни, творчества, свободы, желанного отдохновения.
А вы как считаете?
Не забывайте ставить лайки, если понравилась статья.
Подписывайтесь на канал, и пишите свое мнение в комментариях!