Джаз в Москве прописался всерьез и надолго с 30-х годов прошлого века. С тех пор его давно научились исполнять в концертных залах вальяжно и лениво, как будто он завелся, как тараканы в кухонном углу, сам по себе. Также естественно, как снег с дождем идет.
Почему-то сегодня джаз превратился в супер-элитный и далеко не для всех доступный жанр. Хотя, если углубиться в историю джаза, то появился он с самых что ни на есть низов, в Америку его завезли вместе с черными рабами и их христианскими песнопениями – спиричуэлс.
Помните знаменитую песенку Go down Moses в исполнении неподражаемого Луи Армстронга?
Ну так вот эта томная и тягучая, как виски, песенка, которая в одно время была музыкальной заставкой рекламного ролика одного из банков - ни что иное как американский негритянский спиричуэл, в котором описываются события из ветхозаветной книги Исход. Она считалась гимном американских рабов!
А теперь для того, чтобы попасть в клуб к известному саксофонисту, надо только за вход отдать тысячу тугриков, причем, без надежды обрести под пятой точкой место:
When Israel was in Egypt's land
let my people go
oppress'd so hard they could
not stand let my people go
Так что, джаза в Москве не бывает?
Бывает. Места знать надо...
...Парочка сизых алкашей разминалась бутылкой, похожей на ручную гранату, гололед сводил все попытки пробраться по тротуару на нет, проезжую часть утюжили туполобые джипы… Джазом тут не пахло, поздний московский вечер - не очень трезвый завсегдатай - вышел из душного кабака на воздух, слегка покачиваясь.
И в самом деле: какой к чертям джаз сереньким вечером с одним единственным на весь белый свет фонарем, тем более - зимой?
…Куда мчится этот поезд?
В Чаттанугу?
Вы уверены?
Как можно быть уверенным, летя в пропасть!
Между прочим, я слышал как эту незамысловатую песенку, словно мычание быка в хлеву, поет Антонелла Руджьеро! Если бы я был машинистом, то поезд наверняка сошел с рельсов.
Но это к делу не относится!
Одним Бог послал джаз, другим – лишь крохи с барского стола.
Медведь отдавил мне все уши. Поэтому только в джазе меня только и ждали…
К чему все это?
А к тому, что джаз – это все то, что из чего состоит наша беспутная жизнь, несущественные мелочи, промельки счастья в далекой общаге, запах липы, ночной проспект с пунктирами фонарей, поздний трамвай, убегающий вдаль, ожидание счастья и будущего, как подарка или праздника.
Ожидание счастья и его невозможность! Но это будет только в конце, когда наш поезд приедет на станцию назначения.
А покуда пар кипит в котле, время мчится со скоростью света, к старости обрастая скучными подробностями и деталями быта.
Жизнь есть джаз!
Но, полноте, музыка ли – все это, весь этот джаз?
Пустяки, труха, мелочь в кармане!
Джаз побирается крохами у других мелодий, крадет инструменты из знакомых каждому обывателю опер и жанров, ничего нового не выдумывая, берет в оборот банальные мотивы. Вот хотя бы этот Поезд на Чаттанугу. Да, все это так, но джаз пробует высечь из этой мертвячины искру.
Джаз разбивает все эту неброскую, порой плоскую и одномерную обыденность в дребезги, на тысячи мелких осколков. И каждый из этих осколков собирает свое.
Джаз – это позднее раскаяние, когда ты все осознал или, не понимая, чувствуешь, и готов разрыдаться от жалости к себе. Но тут вот какой-нибудь самый разпоследний клоун с крашенными хной редкими волосенками, в пестрой, словно лоскутное одеяло, жилетке, начинает жамкать на своем стареньком банджо Hello Dolly или Поезд на Чаттанугу!
И ничего уже поправить нельзя. Потихоньку начинается рушиться нерушимая в бетонном своем основании стена отчаяния. Все уже позади, да, но ведь покуда звучит эта музыка, никто не должен быть несчастлив.
Московский джаз...
Не то музей, не то ресторан имени Высоцкого...
Рыжий клоун, почти мой дальний знакомый из коломенской общаги, а может это он и есть. А где-то за его плечами, в пасмурной и пыльной глубине сцены тихо всхлипывает электрогитара. Хмурый контрабас, заросший густой черной бородой, неторопливо и меланхолично ощипывает струны. И все это происходит в какой-нибудь преисподней глухого переулка с названием, которое как нельзя лучше подходит в январскому хмурому вечеру: Таганский тупик.
Ну да – поезд на Чаттанугу зашел в тупик!
Скользкая тропинка неуклонно ведет вниз или вверх, или я что-то забыл или перепутал, сломать голову – самое простое, что может произойти с пешеходом поздно вечером в этом Коците.
Жизнь зашла в глухой тупичок с непритязательным названием – Сортировочная. Джаз в этом кабаке подают к пиву, как воблу, или под водочку.
Вся эта московская, провинциальная до мозга костей публика, ждет танцев в одиннадцать вечера, как гулящая девка клиентов. А пока эта четверка недоносков, которых никто не слушает, должна вроде как скоротать досуг.
Обыватель думает, а вернее не думает, единственный, кто тут еще думает, наверное, я, что, он, приехав из Житомира и пообвыкнув в Москве неполные три года, вполне себе москвич и средний класс да еще с мятой зелененькой в кошельке.
Дамы - вызывающе неуклюже: канареечного цвета платьице с отогнутой наискось, как почтовый конверт со штемпелем, грудью: запоздавшее во времени щегольство середины 70-х. Только тогда девочки ходили со сдвинутыми набок халами.
Кавалеры - в кашемировых кардиганах, быстро захмелев, клюют носом, восточные люди с огромными бурдюками, лениво цедят из стопок прокуренное пространство и сумрак. Их черные, как чернослив, глаза заметно влажнеют при виде расфуфыренных молодаек, несущихся поправить прическу в дамскую комнату. Прямо Чикаго 30-х. Не хватает только потных негров...
И только несколько идиотов в этом Содоме и Гоморре понимают, что с первого этажа травинкой сквозь асфальт прорастает мелодия «Московских окон», а угрюмый контрабас – соло - вдруг взял и выдал «Коробейников».
Ох уж мне этот Карабас Контрабасович: стриженная черная эспаньолка, вязанная безрукавка.
Контрабас поначалу был явно не в себе. Он явно рухнул с дуба. Но это бывает - с непривычки. Когда в консерватории набирают рекрутов для ресторана, предупреждают: без комплексов. А весь его вид говорил: что я тут делаю, какой я кретин, что согласился играть в этом бедламе, больше ни за что и никогда.
Ну да, все девочки поначалу стесняются, а потом… А потом и он вроде как оклемался.
Так вот, когда контрабас, наконец, оклемался, и сквозь мрачный прищур полоснула лезвием опасной бритвы улыбка, которую заметил только я один, или выдумал, даже если ее и не было, чуваки, наконец, проснулись.
И я крикнул им, перекрывая рев этого зажравшегося зверя чревоугодия:
- Не тушуйтесь, ребята, выдайте этой московской лимите по первое число!
Пусть для них – джаз все равно, что надоедливое и сонное жужжание мухи за стеклом поздней осенью, но ведь мы-то, нас двое, или еще меньше, понимаем, что джаз надо играть только так, как будто идешь в разведку в тыл врага без надежды вернуться:
One way ticket!
И тут я понял, что джаз существует только в этом богом забытом заведении, а не в МДМ, где билеты, как будто не на концерт, а на луну. Да и музыканты хоть и славные ребята, но сукины дети, они ведь бабки заколачивают, а эти лабают от чистого сердца, почти даром.
И ребята будто бы поняли, ничего, конечно, не услышав. Они учуяли, словно кони - волка, что народу не до джаза, что эти черти пришкандыбачили в Таганский тупик прожигать жизнь.
Таганский тупик, мне кажется, просветлел, когда в конце туннеля сверкнула маленькая икра угасшей было надежды, и этот квартет, банджо, он же сакс, контрабас и пианино, как первые христиане, вынужденные убеждать язычников обратиться к Богу, начали свою молитву нечестивых.
Еще мгновение тому назад они играли, чтобы их просто было слышно, и в другой раз пригласили заработать на жизнь, а все остальное - Поезд на Чаттанугу. А вот теперь после того, как мы с ними вывели за скобки эту многоголовую людскую гидру, лабухи, наконец, очухались.
Лабухи проснулись!
Еще минуту назад контрабас находился явно в забытьи. Или его эта непроницаемая задумчивость – уже не от мира сего. Он грустил, как Иисус, разуверившийся в человеческой породе.
А теперь он начал импровизировать, и даже фразу из Коробейников ловко вклинил в «Московские окна», как будто «Московские окна» надо играть так и только так, а никак не иначе.
Ну да, контрабас, надо быть вопреки всему и всем, обстоятельствам времени и месту. Шпарить на всех скоростях к пропасти, не задумываясь о последствиях.
Все не напрасно. И эта ночь, и эти упыри, чуждые и родные Москве, потому что стали москвичами, завсегдатаи Таганского тупика!
Но тут музыка кончилась, московские окна потухли, началась дискотека, и мы едва выскочили оттуда, как ошпаренные!
Ну все. Приехали!
Поезд на Чаттанугу ушел. Кто не успел, тот опоздал.
Джаз – это попытка догнать поезд!
Джаз – это все, что не сбылось, но жалеть об этом не нужно.
Потому что джаз – это жизнь.
Глупо оглядываться назад. Надо выходить из тупика, сжав зубами чеку от неразорвавшейся гранаты…