Ваське не везёт. Что ни знакомство — то и облом.
С Катькой Мосевой — ну так глупо, так глупо. Пригласил, как и полагается, культурно, сначала в кино, потом на танцы, на танцах в буфет водил. С друзьями знакомил. Горделиво по сторонам глядел. Красавица, как ни крути, тут можно и погордиться. Целую неделю встречались. Уже и до поцелуев стало доходить. И о планах на будущее всерьёз в голове Васькиной закрутилось.
Но тут, глупость, чушь на постном масле. Шли с Катькой с танцев. А Ваське ну так приспичило, так приспичило, а туалетов у нас, на наших улицах в глубинках российских, не водится, это дело диковинное, туалеты на наших улицах. И шо делать, думает Васька. А думать уже совсем смертельно некогда. И зачем я этого пива натюхался, сокрушается Васька. Будь оно, пиво, проклято.
Стоят с Катькой на остановке, автобус, как назло, не идёт! У нас, в глубинках российских, с автобусами, как и с дорогами, вообще ведь непросто.
Стоит Васька, проклинает автобусы, глубинку российскую, и всю эту жизнь паскудную. А туалетов по-прежнему нету вокруг, ни один за время ожидания автобуса так и не вырос. И вообще вокруг ни одного куста спасительного не растёт, только люди, сплошная человеческая перенаселённость, все так и зыркают глазами своими по сторонам.
А говорят, народ мрёт, рождаемость падает, людей не хватает. Какое там людей не хватает, сплошные люди вокруг, нигде не спрятаться, ни одного свободного метра для уединения, и полицейский с дубиной на перекрёстке, смотрит насквозь. И как он столько часов там выдерживает, думает о постовом Васька, — наверное, в подгузнике. Васька завидует полицейскому.
Вот мимо патруль толпой прошёл, на спинах написано «Росгвардия». Лица важные. И видно по их лицам, что у них всё в порядке. Тоже, небось, в подгузниках. Везёт людям. А Ваське не везёт. Невезуха. А эти, патрульные с нормальными лицами, за порядком ведь следят, пристально следят. Васька порядок не хочет нарушать. Но если приспичило, что делать. Катька рядом, вот мымра, навязалась на мою голову, думает Васька, ещё и плечиком поводит, глазками стреляет, губками почмокивает, будто и ей тоже чего-то хочется. А Васька и смотреть уже по сторонам не может, не то, что на Катьку внимания обращать.
Автобус проклятый подкатил, Васька с выпученными глазами влез в него, стоит весь напружинившись возле Катьки, а та уселась на задних диванах и Ваську к себе зовёт. Тот к ней задом, а сам ширинку незаметно одной рукой осторожно, медленно расстёгивает, чтоб при первом удобном случае сразу и того, словом, освободиться от кошмара. Ехать надо долго, следующая остановка в конце проспекта, это конец света. Людей в салоне много. Это хорошо. Раствориться в массах от Катьки подальше надо.
Васька нацелился, вперёд, между пассажирами ужом елозит, переступает мелкой поступью, так, будто с кувшином воды на голове, как бы боясь расплескать что-то драгоценное, и всё ближе на выход, плавно, гладенько, за кольца над головой держится крепко, чтобы при толчках на дороге ухабистой успеть себя придержать, сохраниться в целости, да, главное, подальше от Катьки. Пока Катька через зад выплывет, думает Васька, он через перёд успеет… Катька там, где-то за спиной, в отдалении, слышит Васька, чего-то ему щебечет, у, дура. Он сверлит глазами дверь переднюю, передом к ней уже вплотную прирулил, прямо влип в эту дверь проклятую (и что же они так крепко закрывают, не разжать, не раздвинуть, сколько Васька ни пытается одной рукой, двери не поддаются), другой рукой штаны расстёгнутые держит, чувствует, всё, не в мочь…
Тут автобус, о, неужели, останавливается, и в ту же секунду вместе с распахнутой дверью фонтанирует наружу Васькино счастье. Натурально из брандспойта. Народ на остановке взвизгнул, рассыпался в две, как будто парадные, шеренги, как при встрече губернатора из самолёта, а Васька сквозь строй, широко так, вольно, гордо шагнул со ступенек и дальше вышагивает свободно, крепко, уверенно поливает впереди себя, как садовник клумбу, остановиться тут при самом большом желании категорически невозможно. Только слышит, Катька за спиной где-то вдали щебечет каким-то космическим голосом. Так и ушёл Васька без оглядки далеко-далеко, за газетный киоск, попутно Катьку вычеркнул из своей жизни намертво. Возненавидел. У. Дура.
Потом — Верка. Тоже красунья. Тоже всё поначалу хорошо шло. Разговоры вежливые, за ручку-под ручку, по улицам, по театрам, в парки опять же, на танцах тоже отметились. Везде, где можно в их городишке, побывали. Даже в цирке, на медведя дрессированного и клоунов смотрели, Васька мороженым Верку кормил. И лимонад покупал. Каждый день духарился Васька одеколоном подмышками, закручивал в нагрудный карман платок носовой чистым концом вверх, на городской клумбе, разумеется, а где же ещё, цветы рвал для букетов. Всё шло отлично. Васька уже настолько пообвыкся, попривык к Верке, что даже стал одеколоном себя взбадривать не только подмышками, но и слегка вовнутрь.
А Верка тоже, видать, во вкус вошла. То вместо мороженого пирожное попросит, а то и вовсе обнаглеет — на шаурму замахнётся. Это уже слишком, думает Васька, но шаурму покупает, куда деваться. Смотрит, как Верка её уписывает, завидует. Вот сволочь, хотя бы угостила, думает. И до того Верка раскрепостилась, что однажды, когда они совсем уже долго гуляли по парку, и Васька спать хотел, Верка вдруг возьми и предложи, давай, мол, пойдём ко мне в гости. Та-ак, думает Васька, приехали. Это она мне, значит, даст. До свадьбы, значит, решила. Ну, что же. Почему и нет.
Тоже неплохо. Пойдём, говорит Васька, согласен. Идут они к Верке в гости, а Васька планы строит. Сейчас первым делом, думает, я ей предложу раздеться, чтоб сама, без посторонней помощи, без канители. Так быстрее. Бабы, конечно, любят, чтобы не они себя, а чтобы мужик их раздевал. Но оно мне надо, возиться с её пуговицами и лифчиками. Побыстрее, раз-два, и готово, и домой. Спать же хочется, ужас как, хочется спать, утром рано на работу, опаздывать нельзя, премии лишат.
Пришли к Верке, входят, а там, батюшки-светы, дым коромыслом, мамка, папка, дед с бабой, детей полный дом, ещё какие-то родственники, все ждут Верку с женихом, смотрины! Вот это сюрприз! Просят раздеваться.
Вот и разделись, подумал Васька. Снял куртку, смотрит на свои ноги.
Да вы снимайте кроссовки, снимайте, у нас сухо, чисто, тепло. Можно и без кроссовок, слышит Васька приветливый голос Веркиной мамки.
Глянул Васька по сторонам. Батюшки-светы, народу, народу! Столпились, на Ваську зырят, дети хихикают, пальцами тычут, будто на обезьяну в зоопарке, как раз вчера там Васька с Веркой между клетками бродили.
Смотрит Васька снова на свои ноги в кроссовках и не хочет их снимать.
Верка услужливо наклонилась, хотела помочь ему кроссовки с ног стянуть. Васька отпихнулся от Верки как от чумной, сделал нога об ногу, как балерина в реверансе, кроссовки слетели на пол, и Васька предстал перед публикой клоун клоуном, лучше всякого цирка. Пятки грязные голые, пальцы с нестриженными, чёрными ногтями, торчат наружу из того, что напоминает носки. А на самом деле не носки, а рвань, руньё, висит непонятно какого цвета клочками, удивительно, как ещё держится.
Позору не оберёшься. Носки многолетней давности. В мелкую и крупную дырку, полный ажур. А верх — верх носков весьма ещё приличный. Потому, собственно, и надеты, не всё ли равно, какие корешки, если их никто не видит, главное — вершки, которые всем видать.
И воняет, конечно, тоже прилично. Ну, ещё бы. Если в этом ажуре Васька круглыми сутками, и днём и ночью. Как и положено рабочему классу.
Взглянул Васька на людей вокруг, видит, все как заворожённые уставились на его ноги. Тоже мне, аристократы. Надел он снова свои кроссовки и ушёл. Тьфу, интеллигенция. Пошли вы, знаете куда.
Следующую любовь закрутить у Васьки получилось в самый разгар коронавируса. Запреты, ковиды, маски, перчатки, не входить, не заходить, не дышать, не пить, не разговаривать, не обниматься… И вот тут все как с ума посходили. Из-под масок подмигивают, глазами стреляют, за угол зазывают. И не поймёшь, где мужик, где баба, все космонавты, все одинаково молчат, только знаки подают. За угол заведут, где патруля нет, быстро на троих сообразят, это вакцина, говорят, от коронавируса. И снова маску на морду, и в разные стороны — дистанцию соблюдать.
Подпольные вакцинирования в моде, по ночам в бары со двора через секретный пароль. Весёлая жизнь наступила. Все ушли в подполье. Даже парикмахерские.
Там, в подполье, Васька и познакомился с Нинкой. Она вся в скафандре прозрачном, такая из себя, а под скафандром — микроскопический купальник двумя лоскутками на голое тело. Жарко, говорит, мне, в одежде. Скафандра достаточно. Васька влюбился в Нинку с первого взгляда. Такое шикарное тело, тут и купальник не нужен. И без него всё понятно. Свидание, ясный пень, на ночь назначили. Днём появляться в черте города запрещено. Только тем, у кого собаки. Но где её взять, собаку. Дефицит. На прокат брать — дорого, цены подняли тем, кто напрокат хочет.
А я лошадь на прогулку беру, Нинка говорит.
Шутит, наверное.
Нет, отвечает, я всерьёз. Лошадь — милое дело. Гуляю по ночам. Приходи, увидишь.
Пришёл Васька, видит, и правда. Едет Нинка в белой маске верхом на белой кляче по центру пустого проспекта.
Васька без маски, зачем маска, когда зарплату дали, в такой праздник и море по колено, а уж коронавирус тем паче.
Сейчас, Нинка, иду, иду к тебе, моя краля! Замахал Васька руками, как утопающий посреди моря, шагнул с тротуара на мостовую, пошёл, будто поплыл, то вправо, то влево, но всё же доплыл до лошадиной морды. А она, морда, белая такая, тоже видать в маске, и улыбается. Васька расчувствовался. Точно, морда улыбается. Ну, какая же ты симпатичная, Ниночка, сказал Васька, глядя на лошадиную морду, и лошадь вся в тебя, тоже симпатичная, дай я тебя расцелую, Нинулик.
Стал Васька целовать Нинку в самые губы, ах, какие же у Нинки губы, толстые, сочные, чувственные, и зубы под ними гладкие, могучие. Но поцелуи не понравились Нинке, и она взяла, да и откусила у Васьки нос. Или полноса, поди-разбери с пылу-жару. Об этом потом на всех сайтах написали. Прославился Васька.
Разве можно, гражданин, лошадей целовать в нетрезвом виде, упрекал потом чуть не окочурившегося Ваську весёлый врач-космонавт в белой маске, не поймёшь, то ли мужчина, то ли женщина, то ли это сама Нинка.
Уехал Васька после выписки из больницы долечивать раны любви и рваный нос в ещё более глубинную часть России-матушки, подальше от городских ужасов, к бабушке в деревню. Всё равно в городе работа стоит, ничего не строят, сплошной кризис, блекаут, карантин, что там ещё, ковидло-повидло. Корпорантины … тьфу… корпоративы, их, пишут, будут казаки разгонять. Полицейские облавы по ресторанам-барам, мордой в пол. Жить страшно. Словом, только в деревню, туда.
В деревне тихо, мирно, без облав, пахнет природой, родным. Собаки хвостами машут. Коровы мычат. Люди из погреба картошку тягают, самогонку наливают, да с огурчиком из бутыля, ну, класс. Вот это жизнь, понимаешь. Ни масок тебе, ни космонавтов, ни дистанции. Кайф.
Васька ходит по деревне, все заняты. Надо бы и ему где подработать. Нашёл, починил, подкрепил, дали ему бутылку самогона. Тоже неплохо.
Стал привыкать к новому образу жизни. Обтёрся, обзнакомился.
И вот, оно. Накатило. Нюрка. Доярка местная. Молоком пахнет. Щёки румяные. Глаза добрые, как у коровы.
Васька стал к ней подкатывать. А она не против. Даже потрогать себя даёт. У Васьки прям глаза на лоб от счастья лезут. Трогает её вовсю. Это тебе не то, что в городе. Без церемоний. Вот что значит, ближе к природе. Всё в натуральном виде.
Я к тебе приду, Васька говорит Нюрке.
Ко мне нельзя, у нас в хате столько людей, что друг на дружке.
И ко мне нельзя, чешет затылок Васька, у меня там бабушка-праведница, говорит, береги честь смолоду.
А давай в свинарник, это Нюрка предложила. Там можно, у нас так делают.
А почему не в коровник, спросил Васька.
Корова и лягнуть может, а свиньи — они что.
Пришли в свинарник, только началась было у них самая горячая страсть, как слышат — разговоры. Нюрка голову приподняла, Васька прислушался — точно, разговоры.
А, это школьники, Нюрка объясняет, не обращай внимания.
Какие ещё школьники?
Ну, те, кто на дистационке. Им в школу из-за ковидобесия запретили ходить, уроки на удалёнку перевели, а с интернетом в селе напряг, только в свинарнике сигнал и ловит. Вот они и пришли сюда, урок у них идёт, в зуме.
Продолжил было Васька с Нюркой дальше страсть свою крутить, но кто-то мимо прошмыгнул, хихикнул, кто-то сопит совсем близко, то ли свинья, то ли человек. Слышит Васька, голос чей-то говорит: дети, прекратите мешать взрослым, уберите их из кадра.
Нюрка смеётся: это мы к ним в зум попали.
Васька обмяк, не, какая тут страсть.
Так и женился на Нюрке, без страсти.