Снег начал падать ещё в октябре и все думали, что это ненадолго, но он шёл и шёл, не переставая, до конца марта, и сугробы намело огромные. Дачи будто растаяли под его белой пеленой. Верхушки самых высоких заборов были едва видны, и можно было запросто перешагнуть через них с улицы, и заглянуть в любое окно, но дома пустовали и ничьих следов, кроме разве что заячьих, не было видно, да и те быстро заносило позёмкой. Леса, поля, болота, всё-всё скрылось из вида и казалось, весны уже не будет. Но сколь зима не лютовала, сражаясь упорно и яростно, наспех зализывая по ночам коркой льда чудовищные ожоги, однажды, как это всегда бывает, вся её армия внезапно дезертировала, и всё начало таять неудержимо и радостно, и воздух задрожал от влаги и птичьего гомона. Большие и малые озёра слились с болотами, затопив лес и прибрежные луга, и стеклянная пелена свежей талой воды стёрла все грани. Облака плыли под днищем лодки вперемешку с мелким мусором, и солнце можно было зачерпнуть кружкой как дольку лимона и напиться с ним чаю. Лес был прозрачен и дышал той волшебной оживающей тишиной, полной таинства новой жизни и шелеста раскрывающихся почек. Все отражения были строги и прямы, словно ты скользил по огромному хрустальному дворцу, и я поминутно опускал вёсла, боясь вспугнуть это особое, гулкое брожение весны, отдающееся в самом сердце. Тот, второй, тоже замирал и улыбался чему-то, словно прислушиваясь к струящейся вокруг воде, а потом снова брался за вёсла и грёб медленно и размеренно. Воздух был свеж и бархатист и ещё пах немного снегом и холодом, но запах земли уже витал в нём, будоража кровь и заставляя дышать полной грудью. Но странное дело, во всём этом очевидном и победоносном торжестве возрождения, полном искрящегося солнца и пения птиц, мне постоянно угадывался другой лик – лик смерти, но не отталкивающий и отвратительный, как его часто изображают люди ни разу его не видевшие, а другой, задумчивый и умиротворённый, похожий на усталое лицо матери, склонившейся над спящим ребёнком. Мне всегда казалось, что всё невероятно прекрасное всегда несёт её след (так уж устроен этот мир), и эта тонкая печаль, похожая на неприметное увядание лепестка едва распустившейся розы, делает прекрасное ещё более притягательным и законченным. Смерть была такой же частью жизни, как мои пальцы были частью моей руки, а она, частью всего моего тела. Это было столь очевидно и просто, что я невольно улыбнулся.
Тот, другой, словно читая мои мысли, тоже растянул рот в улыбке, и его лицо задрожало в воде. Мы оба плавно скользили в перевёрнутом мире, и чёрно-белая колоннада берёз в хрустальном паркете воды кружила мне голову. Я плыл, не зная где верх, а где низ, и благоговейный страх наполнял моё сердце с каждым взмахом вёсел, несущих меня, словно птицу, по бледному небу. Любой звук тонул во влажной тишине, и эхо было необычным и пугающим, словно и вправду кто-то невидимый повторял за тобой все звуки, как тот, второй, повторял все мои движения, стараясь не выдать себя неосторожным жестом. Я плыл всё дальше, пользуясь апрельским половодьем как мостом, позволяющим мне достигнуть мест, недоступных после. Всего несколько дней в году я мог наслаждаться такой возможностью, и этот год был особенным. Я чувствовал это. Такой высокой воды не было ровно 20 лет, и я мог не спешить, точно зная, что достигну места. Того самого места, где я когда-то давно познал тайну рождения смерти.
Когда солнце стало садиться, лес сделался ярко розовым, словно у художника не было других цветов и он, не колеблясь, брал что придётся, спеша не упустить ускользающее мгновенье. Вода и небо потемнели и стали дымчато-красными, переливаясь и клубясь там, где багровая капля солнца касалась земли. Мы оба не шевелились, подчиняясь зловещей красоте угасающего заката и поверхность талой воды, была ноздреватой и подвижной, как растекающаяся свежая кровь. Розовая муть леса корчилась в оттенках, темнея и охладевая, и вода и небо тоже темнели, пока не сделались черными и окончательно не слились в густой клубок тьмы. Я причалил к острову и в этом первозданном мраке, крохотный огонёк моего костра горел как одна из звёзд, плавающих в океане безраздельной пустоты. Тот, второй, сейчас не был виден, но я знал, что он рядом, и терпеливо ждёт меня, чтобы продолжить путь.
Я уснул спокойно, как всегда и сны не тревожили меня до самого раннего рассвета, и проснулся легко точно птица и сразу же встал. Туман лежал вровень с берегом, и воды не была видна. Казалось, что ты стоишь на вершине, и под твоими ногами лежат облака, а за ними, пропасть и стоило только шагнуть в эту белую зыбь и ты упадёшь, и будешь парить, парить, парить, пока камни внизу не напьются твой пузырящейся крови. Я опустил руки в туман и умылся холодной водой, потом ещё и ещё, чувствуя, как лицо ломит от холода. Тот, второй, невидимый сейчас, снова улыбался и я ощупал своё лицо, что бы понять, улыбаюсь ли я.
Я напился чаю и продолжил свой путь в белой дымке, ориентируясь по отблеску молодой зари. В одном месте я заметил большую щуку, заплывшую в лес и заплутавшую там. Она почти лежала брюхом на притопленном мхе и слабо шевелила жабрами. Её глаза были белыми и неподвижными, как опущенный в кипяток яичный белок. Я протянул к ней руку и коснулся пальцами её упругой спины, и она метнулась торпедой в сторону и снова застыла, ударившись о густые ветви ольхи. Я понял - она умирала. Я проплыл мимо, в туман, поражённый этой обыденной смертью в торжественной тишине раннего утра, погружённый в одиночество, посреди затопленного леса и тот, второй, сидел сгорбившись, кутаясь в воротник отсыревшей куртки и молчал. Я сам чувствовал себя рыбой блуждающей по разлившейся воде без маяка и цели, и мне было жаль щуку, и жаль себя. Я закрыл глаза и, опустив ладони в воду, представил себя слепо блуждающим по затопленному лесу полному душистой талой воды и заплакал. Прохладный туман касался моего лица тысячью детских ладошек, и я парил сквозь лес, кружась и наталкиваясь на кусты и деревья, несомый не то ветром, не то движением вод. А потом, тот, другой, остановил лодку и внимательно смотрел, как в воде медленно набухает ядерный взрыв поднимающегося солнца, и его лицо было непроницаемо.
Продолжение следует...
