Пожалуй, больше нигде и никогда в жизни, кроме как на войне, Добро и Зло не кажутся тебе так явственно и чётко отделёнными друг от друга. Только там, среди страха и холода, Зло и Добро, выглядят осязаемыми, хрупкими и конечными, как ты сам. Потом, если это потом наступает, всё опять встаёт на свои места, превращаясь в серую, безликую массу человекомыслепоступков, в которую ты незаметно и безжалостно втаптываешься. Это потом, таинственно и незримо, твоё прошлое сможет изменить знаки с "+" на "-", и придёт запоздалое, неожиданное, ошеломляющее, и всё ломающее на своём пути, раскаянье. Это потом, твоей наградой будут ночные кошмары и жгучее, непередаваемое одиночество, скоротать и укротить которое, ты будешь не в силах. Это потом тебя забудут и проклянут лишь за одно то, что ты вернулся живым и помнящим. Но всё это будет позже, а пока, даже за это неприглядное будущее, тебе придётся сражаться здесь и сейчас. Убивая и умирая в обманчиво пустынном и грозном Грозном.
Добро сидит напротив меня и, капая жиром на бушлат, с большим аппетитом ест тушёнку, помогая себе в этом увлекательном процессе ножом, хлебом, руками, губами и синими, искрящимися смехом, глазами. Добро зовут Мишкой. Мы оба - москвичи. Это редкость. На нас смотрят с удивлением. Для всех "москаль", значит - "миллионер". Они не служат, не воюют и, уж тем более, не умирают. Но не это главное. Мишка - мой друг. Когда он рядом, мне очень спокойно. Словно какая-то неведомая сила оберегает меня и со мной ничего не может случиться. Его законченный оптимизм и веселье заражает всё вокруг. Остряк и балагур, он буквально заставляет полюбить себя и самые хмурые, и нелюдимые бойцы, подходят поближе, заслышав его байки. Он бывает капризным, если это слово можно употребить в нашей суровой действительности. Он может обидеть, ужалить, поднять на смех и даже оскорбить! Но не предать. Не оставить. Не сбежать. За это простое и понятное мужество ему всё сходит с рук. Даже разведка, мерило всех мерил, решительные, и не в меру заносчивые ребята, признают его, и даже зовут к себе. Он светлый и добрый человек. Он - свой.
Зло в двух кварталах от нас, а на деле и того ближе. Поэтому мы не зеваем, не маячим в окнах и не на секунду не выпускаем из рук автоматы. В сущности, автоматы уже давно наше продолжение. Часть тела. Их отсутствие мы ощущаем как потерю конечности. Мы заботимся о них. Чистим и кормим. Это человек может голодать по нескольку суток, не спать, носиться как угорелый и питаться при этом всякой дрянью. Автомату - голодать нельзя. Вредно для здоровья... И мы стараемся, чтобы наши прожорливые бестии были обеспеченны в первую очередь. Потом можно и о себе позаботиться, если духи позволят...
Зло норовит убить нас. Мы стараемся его опередить. Всё очень просто. Зло бьёт нам в лица и спины, ставит растяжки и всячески старается сломать, задавить, смять. Иногда, ему это удаётся и мы, грязные, окровавленные, измождённые, с бессильной злобой в глазах, откатываемся обратно, оставляя на асфальте трупы своих друзей. Но всё чаще и чаще, мы сами даём трёпку тем, кто меньше месяца назад расстреливал нас, как щенков, выборочно и со смехом. Мы здорово взматерели. В каждом из нас сжата свирепая пружина, готовая яростно развернуться в любой момент. С виду мы апатичны, но это лишь видимость. Мы стали другими. Те, кого уже нет с нами, не дают нам права на слабость и страх. Слишком много ребят убито и истерзанно на наших глазах. Слишком много трупов мы успели перетащить за эти дни. Слишком много крови было на этих улицах. Слишком многим мы хотели и не могли помочь. Слишком. Слишком. Слишком.
Тушёнка кончилась, но сразу выбросить банку трудно. Едим мы хорошо, но не регулярно... То пусто, то густо, да и время порой просто не хватает. Ещё раз убедившись в полном отсутствии продукта, Мишка широко размахивается и швыряет банку в коридор. Он сидит лицом к нему, я держу окна. Весь дом занят нашими, но привычка уже так въелась, что по другому мы не можем. Насвистывая что-то весёлое он устраивается поудобнее, и со вкусом закуривает. Глядя на него, можно подумать, что он курит хорошую сигару, а не плохонькие, мятые и влажные сигаретки. Умеет он как-то всё делать со вкусом. Вот чёрт! Я тянусь за своими. Дымок лениво ползал по комнате, после еды хочется спать и мы кемарим по очереди.
- Вот скажи мне, глупому и нерадивому солдату, который дальше "шагом марш" и видеть ничего не видывал, - начинает Мишка, мечтательно пуская кольца дыма. - Вот всё говорят, офицерам мол жить негде, ютятся по гнёздам да землянкам. Ни тебе квартир, ни тебе слова доброго. Так?!
- Ну-у-у... Так... - тяну я. Сон обволакивает меня как туман. Я с трудом понимаю его слова, но Мишка не отстаёт.
- Я вот что подумал. У нас танков, до едрёны матрёны! Ржавеют тысячами, и девать их некуда. Хоть на Луну отправляй, хоть закапывай! Так вот, надо каждому офицеру по танку выделить. А?! Вместо квартиры! Чуешь?
- Не-е-е.... Не дадут... Они ж разом в Москву поедут. На Кремль посмотреть и так, вообще... пообщаться...
- Оно понятно! На целый танк надежды никакой, а то они там всех в раз на стволах повывешивают... как тряпочки... Я всё продумал. Движок у танка снимается и вот тебе спальня. Спереди - гостиная, а в башне, кухонька! Ствол кверху загнул, буржуйку присобачил - живи не хочу! А?! Здорово!
Я смеюсь. - Ну а ежели дети у человека? Танк то он не резиновый! О комфорте ты подумал, гнида?! Или ты как наши генералы, только о себе, да о родине, а солдат своих в глаза не видели?
- Всё продумано! - Мишка сияет. - Семейным - БТР давать будем! Там места, - он блаженно разводит руками, - до хрена! И гостиная, и кухня, и детская, и кабинет для папочки! Рай на колёсах! Ух, и заживут они тогда! Правда, Петька?!
- Правда, Василий Иванович! Как в сказке!!!
Мы смеёмся. Сон продолжает наступать, и я засыпаю на полчаса. Потом вздремнёт Мишка. Сквозь полузакрытые веки я вижу, как он встаёт и поправляет автомат. Всё в порядке, мой друг охраняет меня. Это хорошо. Это добро. Я проваливаюсь в темноту.
Продолжение следует...
