Когда-то давно, на излёте Средневековья, существовала пламенеющая готика. В наше же время готика исключительно чернеющая. За долгие века философия готического искусства претерпела такую же трансформацию, как и вся культура Запада. В Средние века символом готики была вертикаль, что особенно явно проявилось в архитектуре: готический собор весь устремлён в небо, ему будто мало места на земле, и он всё тянется и тянется ввысь. И это неудивительно, ведь он построен для связи дольнего с горним, для ежеминутного напоминания о том, что кроме грешной плоскости есть святая возвышенность. И это возвышенное, что символизирует готический собор, вызывает трепет в душе и вечную идею божественного в разуме.
Но уже в эпоху Ренессанса отношение к готике стало меняться: она стала выражением чего-то варварского, тёмного и отсталого, что присутствовало во всей средневековой культуре. Она ведь так далека от естественности, от природной красоты, наконец, от функциональности форм, милых сердцу нового человека, практичность и рациональность поставившего выше «религиозных суеверий» и увидевшего в разуме новый исток рассекающего любую тьму света. Вероятно, именно поэтому усталость от господства рациональности, проявившаяся несколькими веками позднее, вызвала новый интерес к готике. Расцвет романтизма возродил к жизни призраков минувшего: они населили замки и соборы, кладбища и склепы, болота и безлюдные пустоши, старинные манускрипты и семейные предания. Они стали взирать на людей со старых портретов и греметь цепями в коридорах, подкармливаясь человеческим страхом. Именно в романтическую эпоху возник готический роман, снова, в пику позитивистской идеологии, провозгласивший существование надприродной реальности.
Но как же тот, ради которого в Средние века люди обтёсывали камни и воздвигали из них готический собор? Куда же делся тот, связать которого с человеком была призвана строго вертикальная организация материи? А он постепенно изгоняется из мира возрождённой готики, чтобы освободить место своим вечным антагонистам – мрачным детям ночи, порождениям ужаса, тоже вызывающим трепет перед невыразимым величием, но уже не абсолютного блага, а совершенного зла. Столкновение с ними человека Нового времени слишком странно и невероятно, и он размывает границу между реальностью и фантазией, явью и сном, здоровьем и болезнью. Он во всём сомневается, и ужас часто вызывается лишь предвкушением появления зла. А само зло может и не явить себя, и чем дальше, тем реже оно предстаёт перед взором взбудораженного европейца. Романтизм боролся с позитивизмом, но сдался ему, и сторонник дедуктивной логики Холмс, раскрывающий тайну собаки Баскервилей, это триумфатор, который с торжествующей улыбкой принимает поражение романтической готики.
И вот новое возрождение готического искусства – в конце ХХ века. Оно связано преимущественно с музыкой, которая оказалась способной породить целую субкультуру, безусловно, одну из ярчайших. Здесь балом тоже правит тьма, поэтому эта готика – не пламенеющая. Свято место, на которое указывали острия шпилей, пусто, оттуда не исходит сияния, пронзающего внутреннее убранство соборов: серое небо хмурится и плюётся карканьем воронья. В новой готике тоже есть страх перед величественностью, но теперь – перед величественностью пустоты. Там, за горизонтом ничего нет, а потому в идеологии новой субкультуры органично проявились многие идеи экзистенциализма – тщетность бытия, бесцельность, абсурд, неизлечимая болезнь души, сладость страданий. Сознание полно призраков, ты живёшь чужой тебе жизнью мёртвых метафизических форм, превративших твою измученную душу в суррогат отторгнутого из реальности мира тонких сущностей. Они искали свой «потерянный рай», но нашли лишь тебя. Но скоро и тебе надоест холить своё одиночество и потерянные любови, ты захочешь разорвать холодные тиски пустоты и отстроишь капище подлинного бога эпохи – здорового рассудка. И готика, на время нашедшая приют в тёмной и тяжёлой музыке, снова окажется бездомной.