Когда все были побеждены, он подходил к ней. И тут начиналось самое неприятное. Она окидывала его с ног до головы презрительным взглядом и восклицала:
— Двоечник!
А вон, наконец, появился Мишка.
— A-а! Вот ты где! — Мишка тяжело опустился за стол. Вытер платком лицо. Синяя тенниска, очки, залысины стали обширнее. Оказывается, он искал Сергея в другом месте.
По-прежнему на заводе? — когда разговорились, спросил Логачев.
Мишка взглянул на него с удивлением. Как? Разве он не писал, что давно на новой работе? Не может быть, чтобы не писал. Рассорился с директором — и ушел.
Нисколько не жалеет. Теперь работает в арбитраже. Но и там, наверное, долго не усидит — скучно и тошно. И вообще, юриспруденция — он уже давно это понял! — не его призвание.
«Старая песенка! — подумал Логачев.— Сейчас будет ныть».
Мишка начал издалека — заговорил о своих студенческих годах. О чем он тогда мечтал? Чем жил? Ему казалось, будто за университетскими высотами распахнется иная, что ни есть настоящая жизнь.
Скорей бы в руки диплом — и он шагнет в эту жизнь. Шагнул. И что же? Серая, нудная работа — чужие споры, склоки, скандалы. Сидит на немилой работе, точно отбывает повинность.
Самое невыносимое время, когда часовая стрелка движется от шестнадцати до семнадцати. Она не движется, нет! Она медленно скребет по нервам.
— У тебя часто такое? — спросил Мишка.
— Никогда.
— В твоей работе меньше жизненных мелочей. Я завидую тебе.
Логачев ухмыльнулся. А где их нет? В науке? Навалом! Да она сплошь из этих сереньких «мелочей», их там столько же, сколько гальки на ялтинском пляже.
Сказал так и подумал, что Мишка даже не представляет, как ему, Логачеву, приходится там, в Привольске. День-деньской мечешься высунув язык за какой-нибудь гайкой, паршивой малюсенькой гайкой, которая тебе позарез для установки, потому что без этой гайки — ни туда ни сюда.
А потом, когда гайка найдена и прикручена, оказывается, нет жидкого кислорода, и тогда ноги в руки — и на другой конец города: «Дайте баллончик ради Христа!» А потом окажется, сталь прислали не того качества, она лопается, как стекло, и ты летишь на завод или строчишь письма — жалуешься, требуешь, умоляешь, грозишь.
А потом весь день собачишься с заведующей лабораторией — тебе позарез нужен спектрограф или еще какой-нибудь прибор, но на нем работает другая группа и будет работать до скончания века, а ты прыгаешь возле соседей и стонешь: «Мне ведь всего на два дня!» А потом тебя втянут в какую-нибудь пустяковую склоку из-за того, что кто-то кому-то когда-то что-то сказал.
Или намылят шею за перерасход материалов. Или за то, что ты не был сегодня на пятиминутке, а в это время ты просил машину у начальника гаража — надо было съездить на разгрузочную площадку и убедиться, что сифоны не затерялись в темном углу пакгауза — их вообще не прислали. И вот так, как белка в колесе, весь день.
— Наука — свободный полет мысли,— разглагольствовал Мишка.
«Посмотреть бы, как бы ты взмахнул крылышками! Свободный полет? Там не парят, там вкалывают, как в шахте».
— Ученый должен...
— Терпеть не могу слова «ученый»,— перебил его Логачев.— В нем слишком много претензии. Мы не столько ученые, сколько специалисты в одной узкой области. Мы научные работники, научные сотрудники. И наука не храм, как ты представляешь, а фабрика, где над одной проблемой работают десятки работников, целые коллективы.
— Но если все так, как ты говоришь... Ты сбил меня с толку. Тогда я не понимаю, какой ты видишь смысл... Ты такой же служащий, как я.
«Как ему объяснить? — подумал Логачев.— Любая научная отрасль — это корабль. А на корабле есть команда: матросы, боцманы, штурманы, капитан. Все участвуют в плавании. Но кто ведет корабль по нужному курсу? Капитан. Его помощники.
Люди в науке делятся на две категории. Первая — это те, которые уже чего-то добились, вторая — те, кто еще добивается. И первые задают топ. Они капитаны, они помощники капитанов. Остальные пока матросы.
Да, да, первая категория задает тон. Она «озадачивает» своими мыслями, идеями остальных, и те работают над проблемами, которые для них ставятся.
Из «озадаченного» нужно стремиться превратиться в «озада- дачивающего» — подняться с палубы на капитанский мостик. И тогда, если в голове у тебя ценные идеи, если там не пусто, ты поведешь корабль в нужном направлении. Только тогда можно пускаться в «свободный полет мысли»...»
Логачев заметил, что Мишка посматривает на часы.
— Торопишься?
— Понимаешь, жена... Кстати, можешь меня поздравить. У меня дочь. Шесть месяцев. Прелестная девочка. Мы назвали ее Электрой.
— Почему вдруг Электрой?
— По преданию...
— Ты читал «Диалоги» Платона? — спросил Логачев.
— Электра, Платон — какая тут связь? Да, давно. А что?
— Там есть история про кольцо. Пастух нашел кольцо и сделался невидимкой. Так, кажется? Он обольстил королеву, убил ее сына и стал королем.
— Не сына, а мужа. Я хорошо помню.
— А что было дальше?
— Ты на что намекаешь?
— Я не намекаю, просто хочу знать конец истории. Трудно объяснить... Слышал, но не дослушал. В чем соль? Что было дальше?
— Дальше, собственно, ничего не было.