Раннее утро разодрано тарахтением бензотриммера. Неужели кому-то есть дело до того, какой длины трава в газоне, загаженном собаками? Маша включила музыку на полную громкость, и минуты через две кто-то настойчиво постучал в дверь.
— Услышал, что ты проснулась, и вот, — сказал сосед Филя и без приглашения прошёл на кухню.
Он вскипятил чайник, порылся в шкафу.
— Почему у тебя сахара опять нет? Ты же знаешь, я люблю с сахаром.
Филя налил себе чай, и принялся до одурения стучать ложкой по стенкам чашки, и ему неважно, что сахара там нет. Маша отлепилась от стены, потянулась, забрала у Фили ложку — сейчас начнётся то, ради чего он пришёл — будет ныть.
— Во-о-т… Она такая, значит… Давай расстанемся… а я такой — почему? А она: ну, мы, типа, такие разные. И ей мои чувства до лампочки, понимаешь? А я её люблю до сих пор.
— Кого? Лену? — спросила Маша.
— Какую Лену? Лена год назад была. Вику. Я про Вику рассказываю. Вспомнит обо мне, прибежит на коленях, а уже поздняк. Давай спрыгнем с крыши, а?
— Прыгай сам.
— Да ну, один я не хочу. Она, такая, узнает, прибежит, рыдать будет.
— А тебе что от этого? Ты даже не увидишь.
Филя замолчал и задумался.
Присутствие соседа Маше не мешало. Она умылась и переоделась в ванной, пока Филя допивал чай, сказала, что у неё срочные дела, вместе вышли в подъезд. Филя ушёл к себе, а Маша спустилась на улицу.
Она шагала по душному городу. На душе было муторно. Лениво громыхал гром. С неба полило. За десять минут Маша промокла до нитки.
Захотелось тепла. Хотя бы телесного.
Маша зашла в музей, протянула кассиру деньги за билет.
— Что вы мне мокрые суёте? — спросила кассирша и посмотрела на Машу.
— У меня других нет, — ответила Маша. — Можете мне мокрый билет дать.
Во взгляде кассирши читалось: «Вот хамка!», но она промолчала, чувствуя свою принадлежность к объекту культуры.
Портрет какого-то писателя, девушки с гусями, блеклые пейзажи, натюрморты с пионами и яблоками. Разглядывать особо нечего, но Маша сделала несколько кругов по залу. Вдоль картин бродил хмурый мужчина в болотно-зелёном вельветовом пиджаке, недовольно косящийся в сторону Маши — наверное, ему не нравилось, что с неё капает, что её шаги гулко раздаются в пустом зале. Может, она мешала ему смотреть картины. А может, это был сам художник, и ему было обидно, что кроме этой мокрой девицы нет посетителей.
Вечером у Маши встреча в кафе. Она пришла вовремя, но Антона ещё нет.
Маша села у окна, чтобы смотреть на размытый свет фонарей, проезжающие машины, прохожих, прыгающих через лужи, как воробьи.
«Хоть бы он не пришёл», — подумала Маша.
Вошёл мужчина в забрызганных бежевых брюках и коричневой рубашке. Появилось желание удрать и больше никогда его не видеть. Поздно. Он уже рядом.
— Приветик. Как дела?
— Привет, — сказала Маша. — Нормально.
Антон переворачивал страницы меню, предварительно послюнявив пальцы.
«Мерзость. Он же скучный, этот Антон. Зачем я сюда пришла?»
Натянутая беседа обо всём подряд и о ерунде: политической проституции, всеобщей безграмотности, тарифах, квитанциях, канцтоварах у него в офисе, сломанной табуретке и ремонте в его квартире.
Маша зевает, смотрит в окно, ругает себя за собственный идиотизм. Дело не в том, что она не любит ерунду, просто их ерунда не совпала.
Антон ест, и его крупный кадык двигается вниз-вверх, вниз-вверх. Парень-официант строит Маше глазки. Опять начинается дождь.
У Антона зазвонил телефон. Он ответил и затянул ту же песню: сломанная табуретка, ремонт, канцтовары, квитанцию за мусор принесли.
— Я на минутку, — сказала Маша и поднялась.
Дошла до туалета, за ним был небольшой тёмный коридор. Через полминуты туда пришёл официант. Маша обняла его за шею.
Когда она вернулась, Антон только-только закончил телефонный разговор.
— На чём мы остановились? — спросил Антон.
Он заново рассказывает о безграмотных проститутках, всеобщем ремонте, тарифах на табуретки. Невыносимо.
Антону приносят пиво. Он пьёт большими глотками, закатывает глаза и выдыхает: «Кхааа». У Маши опухшие губы и румянец на щеках. Официант посылает её воздушный поцелуй. Свидание подошло к концу.
***
У подъезда на лавке сидел Филя.
«Давно ждёт», — догадалась Маша по его слегка посиневшим от холода губам и трубному звуку, с которым он затягивает внутрь сопли.
— Давай спрыгнем, — заканючил Филя. — Я больше не могу так. Я ей, такой, звоню, а она, такая — я тебя не знаю. Давай, а?
— Пойдём, — вдруг согласилась Маша и взяла его за руку. — Сегодня подходящий вечер.
Без лифта они поднялись на последний этаж. Филя пыхтит и задыхается, вытирает пот со лба.
— Что-то особой радости не вижу, — сказала Маша. — Ты успел осознать, что скоро твоя мечта сбудется?
С крыши виден весь город.
— Некогда любоваться, — сказала Маша. — Пошли к краю.
Филя трясётся и жмётся к лестнице.
— На мокром асфальте будет красиво смотреться красное пятно, — сказала Маша. — А вот с той звезды ты будешь укоризненно поглядывать на свою Лену или Вику.
С диким воплем: «Ты ду-у-у-у-ра!» Филя отбился от Машиных рук и понёсся вниз.
«На одного несчастного приятеля меньше», — подумала Маша.
В голове пусто. Или нет, не совсем. Детский стишок, который никак не получается вспомнить. Что-то там про мячик.