Солнце лежало за облаками — быстрыми, рваными, суетливыми, пересекавшими полуденный небосклон ветреной и шумной последней субботой сентября. Балконы массивного жилого дома, построенного в начале прошлого столетия, сровненного с землей декабрьским утром 1943 года и позже восстановленного деловитыми фигурками в смешных котелках, выдавались в прохладный чистый воздух, нависали над неподвижной парковкой для жильцов, отбрасывая тень на пустые непритязательные легковые машины. В далеком апреле 1917-го Соединенные Штаты вступали в Первую мировую, муравьи тащили тростинку, умеренно накачанные велосипедные шины гэдээровского велосипеда соприкасались с условно плоским шоссе, все висело в бесцветной пустоте, не содержащей ничего, кроме невесомого мусора, случайных элементарных частиц и, возможно, все еще работающих советских спутников. Было ни холодно, ни жарко. Мир был неподвижен. Вода казалась голубой кляксой.
Перемещение парусной яхты с Гретой Тунберг и ее родителями на борту через Атлантику оставалось незамеченным. Шумящие в островной растительности пассаты тропиков и скрежет ледников Патагонии были не слышны. В наполненной мягким солнечным светом кабине строительного крана на пересечении Pragerstraße и Platostraße широкоплечий рабочий в желтом жилете с довольной улыбкой разворачивал шоколадный батончик, чтобы в следующую минуту отправить его в окаймленный светлой щетиной рот. На столах больших правительственных шишек, уехавших играть в гольф с ультраправыми активистами, стояли, отражая видимые из кабинетов уголки неба, бездисковые телефоны и лежали неподписанные бумаги. В классе географии на пустые парты с торчащими вверх ножками стульев опускались, не встречая восходящих потоков воздуха от поднимаемых рук и спешно листаемых учебников, разносортные пылинки.