Продолжаем обозревать короткий список "Большой книги" 2019.
Думая о том, что объединяет «большие книги» из сегодняшнего обзора — очень разные на первый взгляд — я обнаружил, что связь у них прямая: взрослые будни в ерофеевском стиле, как правило, дорого обходятся тем, кто мал и беззащитен. Наш новый обзор о том, как иногда болезненно соприкасаются эти миры. И что из этого выходит.
Калеченный язык
Некрасова, Е. Калечина-Малечина
«… но для первого раза совсем не плохо. У меня было хуже».
Так я хотел начать обзор, пока не выяснил — представленная на конкурс книга уже третья в карьере молодой московской писательницы.
«Калечина-Малечина» Евгении Некрасовой — взрослая история, написанная детским языком. Только детям это читать нельзя, чтоб не заразиться дурным словотворчеством, косноязычием и другим калечением текста. Язык здесь нищ, словно Акакий Акакиевич, и на столько же лишен фантазии - «старая выросшая, средняя выросшая, молодая выросшая», «набрали воздуха в невырасшие легкие».
Один нос кикиморы в тексте упоминается раз десять на десяти страницах.
«Нос ее был скрючен спиралью», «почесала закрученный нос», «прикрыла кикиморскую голову и - главное - ее закрученный нос», «самым удивительным в нём был завинченный, как утолщенный свиной хвостик, нос», «тут целая кикимора с закрученным носом». И др.
Или: «мама звучала уставшей». Не знал, что существует музыкальный инструмент под названием «мама». Хотя превращение уставшей матери в неодушевленный предмет можно посчитать и за приём.
Самое интересное, что эта «выпендрёжистая» языковая смесь работает, изображая картины утрированной жестокости и пренебрежения взрослых к «невыросшим».
Например, жутковатая сцена, когда взрослые пытаются вызволить девочку из плена лифта.
Лица, грубо обработанные светом, приобрели вдруг вместо глаз, носов и ртов - чёрные дыры. Катя подумала, что это чудовища, которые сожрали всех жильцов подъезда, а теперь пришли к ней и делают вид, что спасают. Не дыша она смотрела на них приклеенным взглядом. Вдруг свет за их спинами погас, и чудовища снова превратились в выросших людей.
Родители усталы и озлоблены, учителя - непрофессиональны и жестоки словно одноклассники на перемене. Вечер с мамой и папой превращается в кошмар и жизнь ребенок начинает исчислять часами до возвращения родителей. И хотя в этом есть желание усилить контрастность, мы не в первый раз узнаем себя, наше желание отыграться на беззащитных и слабых.
Появление в тексте кикиморы наводит на мысль, что писательница перепутала «Большую книгу» с какой-нибудь детской премией. Но постепенно выясняется, что глупая, маленькая, страшная кикимора, виновная во всех бедах девочки—это выстраданная защита от школьного и домашнего террора, которая благодаря урокам любимой учительницы обрела фольклорную плоть.
Это было удивительно, Катя еще никогда-никого-ничему не учила, все только учили её: Вероника Евгеньевна, папа, мама, бабушка, Лара. даже Сомов.
Кикимору было необходимо выдумать…
Повторное, спустя десятилетие, обращение к теме монструозной бабушки Павла Санаева соскабливает старые коросты, ломает криво сросшиеся кости, заставляя через боль увидеть всё то уродливое, что стало незаметным и привычным.
Но нельзя забывать о том, что пока не уместилось в голове одиннадцатилетней девочки: нет ни злобных взрослых, ни жестоких в вакууме учителей - есть уродливая Гулливерия, которая делает «выросших» такими. Не забудем и о том, что в современной школе водятся монстры пострашнее, чем утомленные дешевым трудом учителя.
Как бы издатели не укрупняли шрифт и не пытались сделать каждую страницу толщиной с картон - объем «Малечины» не тянет на «Большую книгу».
Если за такое обращение со словом давать премию за (вдумайтесь!) Самый Лучший Русскоязычный Роман, то в следующий раз её стоит вручить «Гастарбайтеру» Эдуарда Багирова. Или какому-нибудь «Abibas'у»...
Ерофеев от Москвы до Петушков
Лекманов, О. Свердлов, М. Симановский, И. Венедикт Ерофеев: посторонний
До выпивки и после
Иной раз раскроешь чью-нибудь биографию - и потечёт со страниц сплошной елей, а жизнь героя вдруг предстанет беллетристикой похлеще Устиновской.
В биографии Венедикта Ерофеева авторы елей зря не расходовали, грязные пятна «Тайдом» не отбеливали, но главному герою всё равно поддакивали.
В коллективе авторов — призванный мастер критического экскурса в историю литературы Олег Лекманов. Признаюсь, и без Ерофеева раскрыл бы книгу ради этой фигуры.
В книге жизнь эпатажного писателя рассмотрена сквозь призму путешествия «Москва-Петушки».
Приятно, что авторы не ограничились компиляцией уже существующего наследия о неправильном товарище и прозаике, и собрали уникальные свидетельства родственников и друзей главного героя.
Из других плюсов работы - попытка распутать клубок биографии Венедикта Ерофеева, где сложно переплелись реальность и миф. Сам «посторонний» азартно мифологизировал собственную жизнь:
«Он мне рассказывал о детстве, о станции Чупа, - вспоминает прозаик Евгений Попов. - Он же мне сказал, что его отец был начальником станции маленькой около Чупы. А потом, когда пришли фашисты - не то финны, не то немцы, его заставили быть начальником этой же станции, и потом, когда советская власть возвратилась, - финнов выгнали, его посадили за сотрудничество с врагом. Причем Венедикт Васильевич мне это рассказывал буквально со слезами на глазах. Я ушел просто на крыльях оттуда - очень был растроган этой историей, пока не оказался в Чупе и не узнал, что её не брали ни немцы, ни финны».
В другой раз Венедикт уверял, что сочинил роман о Шостаковиче, но с пьяну потерял. Всем рассказывал, что написал его за неделю, хотя позже в автобиографии отметил, что работал над «Шостаковичем» с февраля по апрель 1972-го года. Но спустя годы близкий друг писателя Владимир Муравьев уверял, что «всё это ерофеевские фантазии» и романа о композиторе никогда не существовало.
Распутывая этот клубок, новая биография Венедикта Ерофеева не всегда отделяет белые нити от черных. Это болезнь многих «байопиков», когда неприглядные поступки героя обретают философский смысл и рассматриваются авторами сквозь романтический туман. Комментируя эпизод с отчислением главного героя из Владимирского педагогического института «свидетели Ерофеева» отмечают:
«Веню выгонять было в общем-то не за что — рассказывает Борис Сорокин. — Он хорошо учился еще и потому, что так же на первом курсе учился в МГУ, а после этого в Орехово-Зуеве».
Просто «Веничка» —
«...был абсолютно свободен и поэтому не понятен. А все непонятное угрожает».
От «Веничек» уже подташнивает, но дальше - пуще! Оказывается, преподаватель Дудкин, роковая «объективка» которого положила конец очередному образованию Венедикта, был -
«... честный верующий марксист. И тут к нему приходит Ерофеев! Я думаю, уже после пары ерофеевских вопросов, подъелдыкиваний (тапочки тоже не забудем!), Дудкин почувствовал себя как простой честный патер рядом с ересиархом!» (Алексей Чернявский).
О-ли! Умен как бог, свободен по самое «ни хачу» - воротит скулы от зависти у глупеньких преподавателей. К счастью, через пару абзацев из этой самой «объективки» мы узнаем более прозаичные причины отчисления: «вызывающее поведение», «выпивка», «систематическое нарушение правил распорядка», «отказы от работы по самообслуживанию, пропуск занятий по неуважительным причинам, игнорирование предупреждений, «некрасивое поведение в быту, бесконечная ложь в объяснениях причин того или иного поступка».
Это и есть «абсолютная свобода»? Это и называется «не за что выгонять»?
Товарищи свидетели, ну имейте совесть! Совсем вы разум потеряли в угоду политкорректности?
… пьянство — знак принадлежности кругу лучших людей и великому делу, воздержание — знак отторжения от русской истории и, соответственно, знак бессмысленности существования. <…> Но отсюда следует трагическая закономерность: если страдания народные становятся все страшнее и он пьёт всё горше, значит, лучшие люди, страдая за народ, с неизбежностью должны перейти на более крепкие напитки и увеличить дозу. Так линейная история русского освободительного движения и прогрессивной мысли завихряется в «порочный круг бытия»: чем больше в народе отчаяния, тем отчаяннее пьют лучшие люди; чем отчаяннее пьют лучшие люди. тем больше в народе отчаянья.
Пьянки Ерофеева преподносится едва ли не как высший смысл жизни. После пары бутылок хамоватый и плаксивый Венедикт преображался в поэта, мудреца, философа, уносящим в сердце «мировую скорбь». Таким макаром в России-матушке под каждым забором отыщется «ересиарх» или мудрец с «методологически неправильными взглядами».
К середине книги, наконец, выясняется: «это только кажется, что все время происходило что-то совершенно магнетическое, прекрасное и поэтическое рядом с Веничкой. На самом деле это была просто фантасмагория убийства себя и всего живого вокруг» (Наталья Архипова).
… абсолютная свобода Ерофеева от окружающего мира и его условностей могла, особенно в своём алкогольном изводе, обернуться абсолютным же эгоизмом и очень больно ранить людей из близкого ерофеевского окружения» (Лекманов, О. Свердлов, М. Симановский, И.).
В свете этого уже закрываешь глаза на неувязки вроде «мнения своего не навязывал» и тут же — «вызывающее поведение», «подколы» людей за отличающиеся взгляды и убеждения, например, за членство в партии. Мнение не навязывается, если остаётся в пределах личной кухни, а жизнь Ерофеева — сплошная шумная декламация перед толпой восхищенных неофитов.
Но если осуждать авторов за подобные «трюки», то невиноватых в мире литературы просто не останется.
Конечно, сложно оценивать шансы документалистики среди художественной прозы, но таковы условия. Если присмотреться к обладателям «Большой книги» разных лет, биографии столь часто занимали призовые места, что нет причин предполагать иной исход и в этот раз. В отличии от одиннадцати номинантов, выставивших романы, у биографической книги в коротком списке конкурентов нет. А покалеченный язык «Малечины» не позволяет нам причислить Екатерину Некрасову в ряд победителей, хотя молодой автор вызывает интерес.
Проголосовать за понравившиеся произведения из короткого списка «Большой книги» можно на книжном сервисе livelib.
Не согласен? Составить своё мнение о книгах ты можешь здесь:
УЛ. СОВЕТСКАЯ, 6, НГОНБ, ОТДЕЛ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ (203 к.).