- Врёшь, – внезапно сказал Куликин. Его рыбьи глаза дрогнули, ожили и трудом сфокусировались на окаменевшем лице Степаныча.
- Что?.. – недоверчиво прохрипел старик, вздрогнувший как от пощёчины. – Что-что?..
- Врё-ёшь, – отчётливо повторил Куликин. – Нет тут никаких сомов, и никогда не было. Не мог ты никого тут поймать ни такого, - Куликин широко развёл в стороны руки, - ни вот такого, - он уменьшил размер воображаемой рыбы, - ни даже вот такусенького.
Куликин свёл большой и указательный пальцы левой руки на ширину спичечного коробка, и поднёс их к самому носу оторопевшего от такой неслыханной дерзости Степаныча.
Все замерли. Сквозь протяжный стрекот кузнечиков, стало вдруг отчётливо слышно, как за лесом, на дальнем поле, натужно гудит комбайн, собирая на силос незрелую кукурузу... Бывший моряк Северного военно-морского флота шире расставил ноги, сочно сплюнул под ноги и прищурился. Его узловатая, точно морёная коряга рука поправила ремень и, словно невзначай, коснулась истёртой рукояти уродливого самодельного ножа.
- Так, значит, вру?.. – переспросил он сквозь зубы, не то с угрозой, не то с надеждой.
- Врешь, – безучастно кивнул Куликин и широко зевнул. – Как пить дать.
Степаныч издал сдавленный рык и шагнул вплотную к своему обидчику, надеясь запугать, но безрезультатно. Минутный всплеск жизни уже покидал тучное тело Куликина и им вновь овладевал бесконечная сонная апатия.
Старик затравленно огляделся. Много мыслей роилось в его косматой голове. И ещё больше изощрённейших флотских ругательств готово было сорваться с его острого языка, но он молчал, ибо давно и крепко усвоил простое правило своего давнего наставника, мичмана Зуева – «Можешь вдарить – вдарь, а не можешь – молчи!»
И Степаныч молчал. Молчал с чувством. С жаром. Со страстью. Молчал так, что любой МХАТовец отдал бы за такое молчание полжизни. Его испепеляющий взгляд резал Куликина вдоль и поперёк. Кромсал на куски. Стирал в муку. Аннигилировали его. Вот только Куликину, увы, до этого никакого дела не было. Его одутловатое лицо выражало полную отрешённость, а глаза походили на две мутные лужицы. Битва была проиграна.
- Ладно, - сказал кто-то из мужиков, когда неловкое молчание стало затягиваться. – Пойду я, пожалуй... Дел по горло...
- Да... Да... Дела... – закивали остальные, стараясь не встречаться со Степанычем взглядом. – Увидимся... Пока...
Через минуту, переулок опустел. Последним, склонив свою тыквеподобную голову к правому плечу, медленно удалился негодяй Куликин. Поверженный и посрамлённый, Степаныча остался один. Прекрасное летнее утро и все связанные с ним светлые надежды были в одночасье растоптаны в прах. И кем!? Куликиным! Человеком жалким и никчёмным во всех своих земных проявлениях.
- Ну, подлец... – шипел Степаныч, нервно обыскивая свои карманы, в поисках давно закончившихся папирос. - Оскорблять меня вздумал!.. Сомов тут, видите ли, не водится!.. Сопляк!.. Я вот следующего сома-то изловлю, да тебе через заднее рыло-то и заправлю, по самые небалуйся... По самый трюм нашпигую негодника!.. Посмотрим, как ты тогда запоёшь... Земноводное!..
В сердцах, старик увесисто пнул окаменелым кирзачем близлежащий забор, да так удачно, что одна из досок звучно переломилась, и по ту сторону забора немедленно полыхнул яростный собачий лай и послышались голоса.
- Вот ведь неладная, – досадливо пробормотал Степаныч, втягивая косматую голову в некогда могучие плечи. - Совсем житья трудовому человеку не осталось...
И со всех ног кинулся прочь.
Оставшийся день промыкался старик в тяжких думах. Было ясно, что подлеца и выскочку Куликина надобно проучить, и проучить как следует, но что для этого необходимо сделать, Степаныч еще не понимал. Конечно, проще всего было найти надёжного свидетеля, который бы принародно подтвердил правоту его слов, но в этом-то и была вся загвоздка... Никаких сомов в округе и в правду не водилось, и старик отлично это знал. Вся его история была выдумкой чистой воды. Старик и удочки то отродясь в руках не держал, хотя и видел однажды, как пьяные мужики таскают бреднем карасей из колхозного пруда. Само собой разумеется, всегда можно было подговорить сторожа Кузьмича, который, за бутылку самогона, подтвердил бы, что Степаныч ловил в округе не только сомов, но и омаров с осьминогами, но, по воле жестокого рока, слова сторожа должного веса на дачах не имели.
- Да, дела... – бормотал Степаныч, грустно бродя меж ульев. – Ну да ничего, ничего... Найдём на него управу... Не в первой...
Когда багровые закатные тени проползли по участку и скрылись в соседских кустах, а следом, из почерневшего леса, наползла таившаяся там до поры тьма, Степаныч, чувствуя, что от горькой безысходности во рту у него сделалось предельно сухо, затрусил в свою «обсерваторию». Там, причудливо отражаясь в надраенном до жгучего блеска самогонном аппарате, старик открыл прохладную бутыль смородинового самогона, пододвинул к себе плошку забронзовевшего мёда и принялся вдумчиво пить.
«А может, ему дом спалить?.. - неслось в горемычной голове Степаныча. – Или, хотя бы, баню... Баня-то у него, у подлеца, отменная... Евреи строили... Всё у него, у паршивца этакого, гладко да стройно, а сам – говно... Ни разу меня папиросой не угостил, паскудник... Не курит он... Паскудник и есть!.. А уж в долг дать трудовому человеку, так это и вовсе пиши пропало... Сгноит, а не даст... Не наш человек... Не-е-е... Мелкосопочный...»
Вспомнилось Степанычу, как тридцать лет назад, лихо и дружно, всеми дачами, они лихо курочили закрытую за ненадобностью деревенскую школу. Как трещали бревенчатые стены, звенели стёкла, летела вниз крыша, как ловко спорилась работа в умелых руках и как хорошо и радостно было у всех на душе. У всех, кроме Куликина... Когда в перерывах, мужики жгли небольшой костерок из разбросанных школьных тетрадок, чтобы вскипятить чаю, и, довольные добычей, смеялись, этот мелкий поганец, Куликин, уже тогда смурной как поганка, бродил поодаль, печально вздыхая и портя всем настроение.
- И зачем вот его, спрашивается, чёрт дёрнул туда поехать? – недоумевал Степаныч. - За каким таким интересом? Мало того, что палец о палец не ударил, так ещё и не взял ничего!... Ни пользы от него, ни удовольствия, один туман да разбодяживание... И бродил там и бродил, и охал и охал... А чего охать то, трудовому человеку, чего!? Трудовой человек он во как жизнь держит!
Степаныч схватил узловатой ладонью горсть затхлого воздуха и сжал до хруста.
- Разворотили – построили! Делов то! - громыхнул старик. - А этот, как не родной, как не с нашего завода... Всё стонал... Всё причитал... Да кому эта школа тут нахрен нужна была, когда вся деревня давно разбежалась?! Три калеки да баба с поросём!.. Зачем им школа?! У них сельпо имеется... Эх, Куликин, Куликин, не русский ты человек... Ну никакого размаха... Небось и в армии то не служил, мухомор кривобокий... Да куда ему, дармоеду институтскому... Эх, а знатный забор у меня из тех досок тогдаполучился, жаль сгнил весь...
Степаныч снова закручинился, но ненадолго, поскольку после 4 стакана на него внезапно снизошло озарение.
- Вот я старый дурак, – хлопнул он себя по лбу. – Как же это я про него забыл то?! Это он во всё виноват, рассказами своими... Только он родненький теперь и помочь мне может! Только он...
Степаныч порывисто вскочил, набросил на плечи сальный пиджак, сунул в карман свежую бутыль и растаял во мраке.
Продолжение следует...