Есть ли нечто, разделяющее игру и искусство? Можно сказать, что да. Игра по-своему противостоит серьезному отношению. Искусство же не является его антагонизмом. Игра имеет важную социализирующую функцию.
Однако, когда она перестает быть сакральной для общества, то полностью теряет свой «священный» статус, переходя в искусство. Художественное творчество любого рода, в том числе и в литературе, старается впитать всю полноту жизни, увековечивая ее.
Искусство является наследником сакральности игры, которая объединяет функции, соревнующиеся с силами, могущими прервать саму жизнь. Похожее тяготение к Абсолюту, попытка впитать и продолжить жизнь в бесконечность, проявляется в любом произведении искусства, которое имеет вневременное устремление.
Игровое начало в творчестве реализует себя различным образом в виде содержания и формы. В первом случае игра проявляет себя при построении сюжета, цепочки событий и создании конфликта. Наличие этого начала можно отметить как в массовой культуре, так и в творческих жанрах, которые относятся к элитному искусству и испытывают нужду в том, чтобы удержать интерес его ценителей.
Во втором случае игровое начало реализуется в момент изобретения инструментов, предназначенных для самовыражения творца, таких как метафоры и условности языка, обыгрывающие несходство законов, по которым соединяются вымышленный и реальный миры.
Когда искусство идет на сближение с «естественной композицией», оно сразу же теряет свои скрытые смыслы. Вместе с ними уходит и его притягательность. То есть, чем сильнее оно отождествляется с реальным миром, тем больше теряет свое духовное начало.
Новые значения, ассоциации, смысловое наполнение начинают активно внедряться только тогда, когда творцу удается изменить старую точку зрения, выстроив новые сочетания казалось бы несоединимого. Новое игровое начало возникает в искусстве именно тогда, когда оно делает предметом приложения своих усилий проблемы, связанные с теорией художественного творчества. Раньше это выражалось в том, что какое-либо произведение служило поискам смысла в самом процессе его созидания. Это относится к бальзаковской «Гамбаре» и произведениям Веласкеса.
XX-ый век внес свои коррективы в этот процесс. Здесь творческое сознание оказалось направленным внутрь себя, систематическим. В.Кандинский и К.Малевич не только вводили новые способы описания мира, они одновременно представляли творения, у которых была своя идеология, некий художественный манифест. Художник здесь попадал в пространство игровых экспериментов и поиска, которым надлежало дать людям новую идею изобразительного искусства и его возможностей.
Например, поэзия Хлебникова и Крученых казалась их современникам некой заумью, иногда довольно нудной, иногда странной. Эти антиэстетические эксперименты, ревизионизм привычных средств художественного самовыражения служили ничем иным, как одним из способов реализации игрового начала, иногда овладевающего искусством и всасывающего его в перемен.
Творец начала прошлого века играл в свои «бирюльки», как и его коллеги из других эпох. Такие игры имеют место всегда, когда символ искусства появляется не на основе глубокого осознания, но методом проб и ошибок. И тогда самый удачный опыт превращается в норму, обогащая существующие выразительные средства.
Совсем недавно в теории искусства пытались всесторонне обсуждать проблему о самоустранении автора. Создавая в тексте иллюзию своего самоустранения, писатель старался активизировать такую читательскую позицию, при которой тот не терпит каких-либо пояснений и ЦУ. Литературный текст совершенно сознательно создавался в «сыром» виде для читателя, который будет вовлечен непосредственно в события, происходящие в произведении.
А ведь в этом случае автор становится похожим на вечного рерайтера, олицетворение истины письма, который и велик, и смешон тем, что может лишь подражать написанному прежде и уже не в первый раз, и в его власти только перемешивать различные способы письма, сталкивая их вместе без постоянной опоры на какой-либо из них.
Игровое начало добавляет восприятию несерьезности, импровизации и непредсказуемости. При этом вымышленный мир становится приключением со своим известным началом, но неизвестным финалом. При столкновении с гипертрофированным элементом игры эстетика искусства поднимает вопрос о выходе текста за грань традиционного искусства. При этом новое искусство претендует на роли и функции, доселе ему не свойственные.
Большое количество современных литературоведов упоминают так называемый «антироман» — произведение, имеющее разные смыслы, где писатель делегирует все права читателю.
При этом текст лишается однозначности, а писатель становится эдаким придатком для его рождения, своеобразным «акушером». Некоторые апологеты модернизма считают, что идеальное произведение должно быть именно таким: текст, который пишется сам!