— Оленька! — с укоризной молвила няня, глядя на графиню. Обычно бледное ее лицо было подернуто горячечным румянцем, глаза горели, тонкие длинные пальцы бессмысленно перебирали тонкий батист носового платка. — Напужала же ты меня, доченька. Я уж, старая, решила — мол, помер кто. А тут такая радость. Что же ты, милушка?.. Ведь двое сынов-то у тебя. Вот и второй ворочается. А что жизнь его семейная не сложилась — что же, на все воля Божья. Да ведь не старый он еще. Поди, сыщет и иную жену; мало ли девиц в округе!.. Али ты за Рябиновку растревожилась? Да и было бы, об чем, свет мой. Ведь не поместье было, а одно наказанье; вспомни-ка — да без конца да края там беда лихо погоняла. То мор, то глад, то полдеревни в армию заберут, то град урожай побьет. Не стало — да и Бог с ним. Поменяешь старосту, со временем и отстроиться можно будет.
— Ах, няня, няня! — покачала головой Ольга Семеновна. — Верно ты рассуждаешь. Да мне-то, матери, каково такие вести от сына получать?..
— Бог терпел, и нам велел, — пожала плечами няня, открывая табакерку. — Что тут поделаешь?.. Пойду прикажу готовить комнату милому Петюне. Ведь, поди, не сегодня-завтра припожалует!
— Комнату! — охнула графиня. — Скажи-ка на милость, где же взять-то нам еще одну комнату?.. Ведь в петечкиной нынче Ирэн себе опочивальню обустроила... И то сказать — конечно, Павлик храпит, где же ей иметь спокойный сон?..
— Ох, душа моя, — с ноткой недовольства в голосе произнесла няня. — Стоит ли и обсуждать?.. Ничего тут не попишешь: как возвращается Петр в родные стены, всем нам придется немного потесниться. А дабы не слыхать храпу, пущай молодая в ночной чепец подложит тряпочек к ушам. Оно и на пользу — не настудит; а ведь уже холодает, да ветрено. Вона в рамах какие щели!.. Неужто сына вон выставлять из-за малейшего неудобства мадам Ирины?
— Не любишь ты ее, няня, оттого так говоришь, — неуверенно произнесла графиня, закуривая тонкую папироску.
— Ее есть, кому любить! — резко ответила старушка. — Вона, Павлуша по ней все равно, как ума лишился. Ейная нянюшка надышаться на ее персону не может. Детки, правду сказать, от ейных развлечений в восторге. Да только я, видать, совсем древняя стала, — никак в толк не возьму: ведь стыдоба приличной семейной женщине день-деньской по всей деревне девок-то отлавливать, к себе в покои приводить да в чем матушка родила на холстах изображать! Еще при детишках!.. — в сердцах няня махнула рукой и отвернулась к окну.
— Уж говорила я ей, чтобы придумала себе иное увлечение, — жалобно молвила Ольга Семеновна. — Да у ней разговор-то ведь короткий. Как что поперек — сию минуту кличет Павлушу. Вот, говорит, мол, полюбуйся, как твоя мамаша твою же женушку притесняет. У самой, дескать, в погребе закорузло, а она только замечания раздавать горазда. А потом и вовсе в слезы — да, кричит, уйду к матушке, да ребятишек заберу. А он, Павлик-то, уж куда как детушек любит, да в ней и верно души не чает. Что ж!.. Молчу теперь все больше. Да только девки из деревни разбегаются... Кто замуж — да подальше, иные — вовсе в город на заработки. Так, гляди, скоро навовсе одни мужики останутся на селе.
— Вот тогда она за них, поди, и примется, — засмеялась няня.
— Свят-свят-свят! — перекрестилась графиня, вставая со стула. — Успокоила ты меня, голубка. Ведь делать и правда нечего. Пойду, дам распоряжение освободить спальню молодой графинюшки. Благо, в отъезде Ирэн, в город к модистке подалась, вернется только к вечеру. Воображаю, какой предстоит скандал!.. — вздохнула Ольга Семеновна и скрылась за дверью.