- Полундра, – прохрипел Степаныч, силясь пошевелиться и проснулся.
Розовая, полупрозрачная шаль зари только начала опускаться на притихшие дачи и крупные капли росы, застывшие на его голых плечах, отливали рубинами.
- Вот ведь неладная... – чертыхнулся старик, вставая и разминая затёкшие члены. – Что за жизнь... эх...
Сбросив остатки сна, Степаныч пригладил волосы, поправил ремень, проверил свой «кортик» и решительно направился к сторожке, дабы расквитаться за нанесённую ему полуночную обиду.
- Я вам покажу, черти полосатые, как раненному товарищу не отворять, - бормотал он, подбирая с дороги увесистый булыжник. – Это ж надо, двери на ночь запирать?! Не по-нашему это! Не по-людски... Но ничего, сейчас я тебе кингстоны то повышибаю...
Сжимая камень в руке, Степаныч крадучись обошёл дом, раздумывая над тем, как лучше покарать предателя. Бить окна он посчитал мальчишеством, тогда как курочить древний, наполовину вросший в землю мотоцикл с коляской – варварством. Поразмышляв немного, старик избрал своей мишенью ржавую спутниковую тарелку, красовавшуюся под самой крышей корявой избы.
- Сейчас я тебе, прохвост, спутник-то твой вражеский аннулирую, - недобро усмехнулся он, жмуря один глаз и прицеливаясь. – Сейчас ты у меня, гнида, за всё ответишь... Н-н-на!..
Но аннулировать вражеский спутник оказалось делом непростым. Несколько раз взвивались в воздух, брошенные мощной рукой Степаныча булыжники, однако, описав большую дугу и не причинив супостату никакого вреда, они мирно падал в бурьян. Дикий охотничий азарт охватили старика. Все обиды была забыты, теперь, сбить ненавистную антенну, было делом его флотской чести.
- Моряк в грязь лицом не ударит, даже если где найдёт, - зло шептал Степаныч, тщетно сдувая со лба слипшиеся от навоза пряди. – Я тебя, гадина, всё одно достану... А то ишь, тварюга, выпучилась...
Окинув взглядом поле боя, старик приметил нестройную поленницу дров, робко жавшуюся к ветхому сараю.
- Ага, - недобро усмехнулся он. – Плацдарм...
Вооружившись половинкой кирпича, Степаныч с тысячью предосторожностей взобрался на поленницу, широко расставив ноги, тщательно прицелился, отвёл назад богатырское плечо, и, внезапно,... позабыл про всё на свете.
С пьедестала, на который его волей случая вознесла судьба, увидел он картину, которая поразила его до самой печени. За высоким соседним забором, скрытая от любопытных глаз, белела изящная, почти невесомая ажурная беседка с резной куполообразной крышей, до половины увитая начинающими уже розоветь листьями дикого винограда.
Кирпич выпал из рук мстителя и увлажнились глаза его, и издал Степаныч не то вздох, не то всхлип, не то стон, полный горячей истомы и нестерпимой же нежности. Трепетное сердце мечтателя и алкоголика ёкнуло в его крепкой груди и воспылало пламенем. Едва дыша, словно боясь вспугнуть явившееся ему чудо, спустился старик на грешную землю и торопливо зашагал домой, бережно прижимая руки к груди, будто нёс он своего первенца.
Двое суток был Степаныч тих и задумчив. Беседка стояла перед его взором точно прекрасная дева, и не было на свете ничего сладостней и желаннее, чем обладание ею. Самогон был мутен в те грозовые часы, горек луговой мёд и тленом пахли сочные яблоки. Старик таял точно апрельский снег, и даже ночь не давала ему роздыху, поскольку даже во сне он видел всё ту же восхитительную, тонкую, белую красавицу-беседку увитую алчными, кроваво-красными руками виноградных лоз.
На третий день мучений, иссохший и растерзанный Степаныч понял, что если не устроит у себе точно такую же красоту, то умрёт.
- Умру, - так он и сказал себе. – Натурально умру... Выпью, напоследок, всё, и умру... Прямо под ульем...
Степаныч представил, как осиротеют его пчёлы, как они будут ползать по его остывшему телу, тщетно пытаясь найти крупицу тепла, под стылым небом и содрогнулся. Нет, умирать ему было никак нельзя. Его деятельная натура жаждала жизни, и раз цель была определена, то оставалось лишь найти средство, что её достичь.
- Построю, - решил старик, и впервые за последние дни его лицо озарила улыбка.
– Построю! – громче повторил он и с аппетитом надкусил недозрелое яблоко. – Ещё лучше построю! – уже крикнул он и юркнул в дом, где осанисто хватил полный стакан самогону.
- Душист, чёрт, - крякнул он, закусывая его столовой ложкой мёда. – До чего же душист, гад... А всё от чего?.. А всё от понимания... Потому как с душой продукт предъявлен, оттого и приятен и нутру и глазу и прочим субстанциям...
Через час, парадно одетый Степаныч (т.е. накинувший на свою бессменную серо-синюю тельняшку линялый пиджак, и сменивший чудовищные сапоги, на не менее чудовищные ботинки) спешил на автобусную остановку. На его спине болтался много раз латанный-перелатанный рюкзак, в котором многозначительно булькала трёхлитровая банка лучшего самогона. С её помощью, как в былые времена, рассчитывал он добыть на старой лесопилке близ местного лесничества пару-тройку дюжин крепких досок, для будущего строительства.
Дождавшись автобуса и сев у окна, Степаныч прижал к животу рюкзак и блаженно зажмурился. Всю дорогу он представляя себе, как вскорости обустроится в своей собственной беседке и будет, вопреки любому природному катаклизму, оглядывать строгим хозяйским оком свои владения не уходя с улицы.
- И до чего же удобно мне будет, - мурлыкал себе под нос старик, предаваясь сладким грёзам. - И до чего же хорошо... Просто жуть...
Обратно вернулся Степаныч нескоро. Ни с кем не здороваясь, прошагал старик к своей калитке, запер её на огромный железный засов, прикрученный к гнилому дереву двумя донельзя ржавыми шурупами и тут только дал волю своему гневу. Сняв с плеч рюкзак, где, судя по звуку, оставалось не более половины содержимого, он сорвал с плеч пиджак, швырнул его на землю и принялся яростно его топтать, изрыгаю бессвязные проклятья, больше похожие на волчий вой. Но горе было слишком велико, чтобы передать его словами или излечить бешенством, а потому, спустя пару минут, старик остановился, подобрал пиджак с земли, закинул одну лямку рюкзака на плечо и как побитый пёс зашмыгал к дому. Там, выставил на стол остатки зелья, он пододвинул к себе плошку с мёдом, вместе с погибшими в нём мухами, перекатил дтуда-сюда зелёное яблоко и горестно вздохнул:
- Ишь, чего удумали, дармоеды?! Деньги за материал требуют!.. Что ж это за люди то такие, а?!. Лес кругом от дерева ломится, а они - плати!.. Ладно бы ещё по человечески попросили, самогону или меду взамен, так ведь деньги ведь просят, ДЕНЬГИ!.. А где ж я их возьму то, денег этих ваших, где?! Э-хе-хех...
Выпил Степаныч и стал вспоминать те счастливые времена, когда в обмен на самогон, мог он себе позволить не то что беседку, а целый дом отгрохать, а в придачу к нему и баню с забором. Конечно, материал был весь плохонький, и дом, местами, уже подгнил, а баня слегка накренилась, да что с того! Главное, время было чуткое, понимающее, а время, это люди...
- Да, люди были не те, - подытожил свои размышления старик. – Понимающие были люди... Ты к ним с душой и они тебе взаимовыгодно... Понимать нужно...
Продолжение следует...