Едва графская повозка миновала ворота усадьбы Федотовых, злополучная матушка графа Худякова дала волю чувствам.
— Охти!.. – всхлипнула она, поднося к глазам шелковый платочек и захлебнулась рыданием. – Ах, матушка-покойница, батюшка-ангел мой, да на что вы меня одну покинули?.. Да за какие грехи мои такое мне испытание выпало?.. Да как дале проживать стану – не знаю, не ведаю!.. Сын любимый, кровинушка, эдакое страшилище в дом ведет. Да была б умница да скромница – уж с лица воды не пить, да только и того нет, Царица Небесная!.. Ах!.. Граф, граф, об одном молю, как на духу сказывай – опорочил ли честь девичью, что позор покрывать теперича надобно?..
— Матушка, вот и умная вы дама, а иной раз такую глупость скажете, что век бы не слыхал! – укоризненно покачал головой молодой граф. – Моя Ирэн – девица честная, и будет она мне верною женою во веки вечные. А что выглядит не как все – так только смелый человек, незаурядный и гениальный то оценит может. Вот, например, я, — горделиво приосанился он. – Как видите, мне хватило смелости на такую невестушку!.. А кабы видели вы ее чудные полотна – тут же возлюбили, ровнехонько как родную дщерь.
— Пишет, значит? – помещица испустила короткий вздох-всхлип и недоверчиво посмотрела на сына. – А на какие сюжеты? Портреты, а может статься, пейзажи? Аль по натюрмортам более?..
— Портреты, маменька. Да не обычные, — хвастливо промолвил молодой граф.
— Скажи на милость!.. А как это портреты могут быть необычными?
— А она людей рисует, в чем их матушка рожала, — беспечно поигрывая трубкой, ответил сын.
— Стыыыыдобища… – с новой силой зарыдала несчастная мать. – Позор на мои седины, Господи, как же допустил ты такое!..
Граф молчал и виновато посматривал на графиню.
— Да где только сыскал ты себе такую невесту? – давясь слезами, воскликнула та. – Где вы познакомились, при каких обстоятельствах?!
— У Сычева, маменька. Отмечали мы Николин день, подвыпили, как водится. А тут и Ирэн моя с визитом. Как вошла она – веришь ли, маменька, все внутри оборвалось у меня. Влюбился!.. И она меня не гнала, глядела ласково. Да вот ровно через пять ден я ей в своих чувствах признался, и она меня… за шифоньерчиком-то… Того!.. – смущенно опустил глаза граф.
— Того?! – в ужасе переспросила уже готовая ко всему графиня.
— Да-с. Подарила поцелуй свой нежный. Так как я могу, мамушка, на такой-то милушке не жениться да всю жизнь ей свою под ноги не бросить?..
Глубоко вздохнув, графиня отвернулась от сына. Взгляд ее ласкали зеленеющие с обеих сторон луга. Пыльная дорога была обсажена тополями; в их густой листве застревали солнечные лучи и, пробившись, выхватывали из тенистой сумеречной прохлады то рыжую бороду Кузьмы, то каурый бок лошадки, то белую шляпку графини. Пахло разогретыми травами: медовый, тонкий, чуть горьковатый аромат разносил над полями и трактом игривый слабый ветерок. До самой усадьбы не обмолвились граф и графиня ни словом.
На яблочный Спас состоялось венчание. В церкви собралась толпа народа – и было, на что поглазеть. Молодая, вопреки древней и повсеместной традиции, выбрала себе подвенечный наряд совсем не белого цвета: увидев невесту, шествующую к алтарю в угольно-черном платье с красными рукавами, старая нянюшка Худяковых лишилась чувств. Графиня только побледнела и посмотрела на приглашенных гостей – разных тетушек и дядюшек, племянников да кумовьев. Те стояли с разинутыми ртами и потрясенно молчали. Сам священник, повидавший на своем веку много разных судеб и свадеб, выпучив на молодую глаза, истово перекрестился.
После службы приглашенные отправились в усадьбу Худяковых. Там в гостиной, огромной, украшенной лепниной, наборным паркетом и итальянскими зеркалами, кухарка с дворовыми девками накрыли длинный стол. Во главе по традиции поставили два стула рядом – для молодых мужа и жены. Завидев приближающуюся со стороны церкви толпу гостей, кухарка уложила на поднос свежий ржаной каравай, накрыла его рушником и встала на пороге. За ней в две шеренги выстроились люди.
— Добро пожаловать, — низко склонилась кухарка перед молодыми, возглавлявшими процессию. – Хлеб да соль тебе, молодушка, будь милушку-графу верною женою, а нам – доброю хозяюшкою! – молвила она, протягивая невесте каравай на подносе.
— Пха-пха, — фыркнула та, отпихивая кухарку с дороги. – Ужо тебе, глупая! Да разве ж одним караваем наешься?.. Как тут доброю хозяйкою быть, когда уж, почитай, два часа во рту маковой росинки не бывало?.. А вот стол вы по делу накрыли, время теперь обеденное! – и, подхватив молодого мужа под руку, прошагала вдоль длинного стола и устроилась на предназначенном им месте.
— Что же, — неловко улыбаясь, повернулась к гостям старая графиня. – Прошу пожаловать к столу, дорогие гости. Выпьем же за счастье молодых!..
По случаю венчания матушка Худякова выписала из Петербурга несколько ящиков хранцузского игристого вина. Отведав его, весело пузырящегося в хрустальных бокалах, гости понемногу разговорились, и скоро уже над столом витал шум радостного возбуждения, сотканный из высоких женских голосов и басовитых мужских. Говорили обо всем: о видах на урожай, о погоде, о дожде, вспоминали усопших родственников и сплетничали о живых.
Старая графиня, выпив игристого вина, впервые за весь день облегченно вздохнула. Искоса посмотрела она на невесту, восседавшую во главе застолицы. Та, не обращая внимания ни на гостей, ни на новоявленного мужа, воздавала должное кулинарным талантам местной кухарки. На блюде из-под жирного фазана покоился остов птицы, а само блюдо было вплотную придвинуто к невесте. В данную минуту на него сыпались щучьи кости. Скатерть вокруг молодой была запятнана разноцветными жирными кляксами. В левой руке молодая графинюшка держала надкушенный пирожок с курицей.
Чувствуя, что вот-вот упадет со стула, графиня-мать незаметно выскользнула на крыльцо. По ясному лазурному небу плыли, никуда не торопясь, кучерявые белоснежные облака. Шумел проказник-ветер в раскидистых кронах дубов, посаженных еще дедом Ольги Семеновны, давно покойным графом Худяковым. Далеко, за рекой, на лугу паслись коровы, и, порой поднимая головы, протяжно сыто мычали, и ветер доносил до обессилившей графини этот радостный звук.
— Сестрица, — вдруг раздалось прямо над ее ухом. Помещица вздрогнула и обернулась: в дверях, чиркая спичкой, возвышался ее брат, Матвей Семенович, помещик из Муравьево.
— Ах, милый братец, — растеряно улыбнулась она, доставая портсигар. – Вы никак поздравлять меня вышли?..
— Да уж, сестреночка, — попыхивая трубкой, развел руками брат. – Вот это сношеньку тебе Господь послал. Не хочу говорить дурно, да только где же сыскали такую… необычную?..
— Паша сыскал, — грустно моргнула графиня. – У Сычева, стало быть, познакомились. Тот Сычев, милый братушка, мне давно казался неподходящей компанией: учебу бросил, вина пьет не в меру, да, говорят, сожительствует с какой-то вдовой горожанкой… Да поздно теперича и говорить. Что сделано – то сделано.
— А может, оно еще и ничего? – осторожно молвил Матвей Семенович. – Ведь грех это – по наружности судить. А может, твоя невестушка хорошо воспитана аль рукодельница большая?
Графиня с сомнением посмотрела на брата и, открыв было рот для ответа, неожиданно прислушалась. Из дома доносился какой-то грохот и громкий смех.
Переглянувшись, брат и сестра, придерживая друг друга за локти, споро посеменили в гостиную. Стол был отодвинут к стене. За фортепиано сидела новоиспеченная сватья и, закусив от старания губу, весьма недурно наяривала польку.
— Всем плясать! – воскликнула невеста, подбирая подол черного платья так, что стали видны голубые теплые рейтузы и туфли со сбитыми носами.
Первая же выскочила она в центр гостиной. Остановившись на миг, прислушалась к музыке и вдруг резко подпрыгнула. Взмыли в воздух ее пухлые руки, задергалась в такт польке голова, украшенная плоской розовой шляпкой, в разные стороны выбрасывала ноги ликующая молодая графиня. Трещал наборный паркет, звенели стекла в высоких окнах, радостно смеясь, хлопал в ладоши молодой граф.
Старая няня Худяковых, наблюдавшая за танцем новобрачной из дальнего угла, спрятала лицо в ладонях.
Матвей Семенович нашел взглядом икону, трижды осенил себя крестом и переглянулся с сестрой. Поймав на себе взгляд брата, графиня развела руками и кивнула в сторону беснующейся снохи. Горестно покачав головой, муравьевский помещик вышел из гостиной, стирая со щеки скупую слезу жалости к любимой сестрице.
Он снова закурил свою трубку и не заметил, как сзади тихо подошла графиня. Молча взяв у него из рук спички, она прикурила папироску и, обняв со всей возможной нежностью брата за руку, обратила взгляд на небо. По-прежнему плыли в нем белые барашки облаков, по-прежнему завораживала бесконечность небесной лазури. Безмолвно смотрели граф с графиней ввысь; говорить было не о чем и незачем.