О многом мы говорили с Ятнеут. О том, что нужно вести борьбу и за экологию человека. Человека, нужно защитить. Особенно северянина. В каких условиях живут местные жители. Есть и в хороших домах, но как часто они ютятся в хибарах, холодных, насквозь продуваемых ветрами, вот и мечтают коренные северяне о возврате в землянки: там хоть тепло. А непродуманные переселения. Закрыли Рекинники, людей переселили в Ильпырь и Тымлат, многие из них там в скором времени просто поумирали: не выдержали «волюнтаристской заботы». Кто ответит за эти бездумные нововведения в наших краях?
- Моя мать учила меня, - говорит Ятнеут, — не всю ягоду рви с кустика, оставь птице и зверю. Лишние тропы не топтали в тундре, старались ходить по одним и тем же: с самолета хорошо видны древние пешеходные трассы. Лишнюю птицу не убьют, лишнюю рыбу не выловят. Оленя забьют — все идет в дело, а сейчас олень используется всего лишь на пятнадцать процентов. Да и чужим стал для коряка олень, лишился олень настоящего хозяина. Среди оленеводов много Лагуновых: болят сердца, во что превратили землю с ее ягодниками, реками и оленьими табунами, не перенести такое. И все же первая победа есть: мы отстояли Парень. Мне, как корреспонденту, тоже пришлось встать на защиту Парени. Такие чистые реки, такую прекрасную землю вручили нам потомки, и как мы безответственно относимся к ней. Неужели труд наших пращуров напрасным оказался?
Жена моя, Антонина, — северянка. У нее те же боли. И о языке, в частности. Умирает язык: поселки разрастаются, коренных жителей становится все меньше, они не могут противостоять нашествию пришлого населения, растворяются в общей среде. Как-то она вернулась с заседания клуба «Тумгутум». Окрыленная. Радостная.
— Знаешь, — сказала мне, — на родном языке поговорили, танцы свои танцевали, будто сил прибавилось.
В шестидесятые годы она училась в Слаутнинской средней школе-интернате, в ту пору северянам запрещалось говорить в школе на родном языке. Я даже не мог поверить ей, несколько раз переспрашивал, правда ли это. Она неизменно отвечала: запрещали — все тут. Потом такой факт подтвердили и ом числе и жители Оклана. Правда, в Оклане запрещалось говорить не на корякском языке, а на эвенском.
Какой же итог на сегодняшний день? В Корякском окроно приводят такую цифру: 95 процентов детишек дошкольного возраста не знают родных северных языков. На сей раз статистика не лжет. Забыть ли мне встречу в Манилах в декабре 1987 года. Вечером в гостиницу к землякам из Оклана пришли четвероклассники, обучающиеся в Манилах, родом же окланские. Я спросил у всех четверых, а их именно столько было, как будет по-эвенски мама, папа, солнце. Они не знали.
Прислушаемся же к голосу писателя С. Шумского из Тюмени, сказавшего: — Малые народности.... гибнут, как все малые народности. Сейчас речь идет о возрождении любого народа. Они правы, что требуют очень остро, резко поднимают вопросы восстановления их культурных ценностей, традиций, всего, что они потеряли за годы развала.
Вспоминаю две или три встречи с Владимиром Санги. И на Камчатке, и в Москве. Он и в годы застоя будоражил общественное мнение, не соглашался с проектами экономистов по освоению дальневосточных окраин. Сейчас, в перестройку, голос его значительно окреп, за повести о нивхах он получил Государственную премию РСФСР. И с трибун В. Санги призывает:
— Количество пришлого населения с каждым днем увеличивается. Этот приток никем не планируется, никем не регулируется, а привлекают население большие заработки. Большинство прибывших смотрит на районы Крайнего Севера, где исконно, тысячелетия проживают 26 народностей, как на источник быстрого решения своих финансовых вопросов, как на промежуточный плацдарм для возвращения потом на родину. Если раньше народности Севера спаивали купцы, они целенаправленно спаивали старейшин родов, шаманов, лучших добытчиков, то сегодня буквально поголовно народности Севера — и нивхи, и эвенки, и чукчи, и ненцы и ханты, и манси — спаиваются пришлым населением, имеющим большие деньги. Спаиваются ради пушнины, ради красной икры и т. д. Но если бы дело завершилось только этим!
Владимира Санги тревожит закрытие “неперспективных деревень”. А закрытие сел, по его утверждению, началось еще во времена Хрущева, тогда же, когда и приусадебные участки резко ограничили в размерах, и когда Камчатский облисполком принял постановление, в котором запрещался выезд детишек к родителям в тундру. Именно в 60-х годах коренное население было сселено из своих промысловых сел.
— Коренное население, говорит Санги, — вопреки его воле, несмотря на ожесточенное сопротивление — я по нивхам сужу, - было сселено в промышленные города, в морские порты, в районные центры, где их лишили традиционного образа жизни, где они не могут изучать родные языки (как это похоже на Камчатку! - А.В.)
Я говорю Санги об эпопее закрытия Парени. Не одна папка с инструкциями и всякого рода постановлениями есть по этому поводу. Паренцев собирались переселять в Манилы, где и работы для них не было, и жилья. Зачем и кому нужна была эта акция? Могут ли об этом честно сказать сегодня те, кто планировал подобное вчера? Такие переселенцы вызывают только боль в душе. Паланцы однажды видели, как старый коряк рылся в мусорном ящике и искал там соленку — рыбу. Для кого? Для собаки или для себя?
Иногда создается впечатление, что Камчатка стала бесхозной. Иначе чем объяснить тот факт, что в научно-методическом центре в Палане нет ни одного человека, знающего корякский язык. А эта фирма ведь призвана собирать местные сказки, предания, меткие выражения, пословицы и поговорки, загадки и небылички..
...Продолжение в следующей части.