Мне резонно могут заметить, что существует закон, согласно которому коренному населению разрешается содержать ездовых собак. Действительно, подобный закон имеется, но пока он не является обязательным для тех, кто организует отстрелы собак. Как правило, у коряка вся упряжка сидит на привязи, а один или два пса прогуливаются рядом, затем этих привязывают и отпускают других. Так делается постоянно, если не предстоит скорая поездка. Можно ли этих собак причислять к бродячим, а значит, и отстреливать? А такое ведь случается. Щенки — те вообще живут на свободе, пока не войдут в рабочую силу. Опасность-то для них какая!
Сегодня нередко можно услышать ироническое предложение, чтобы камчатскую ездово-охотничью лайку занести в Красную книгу как исчезающее животное. И это действительно, без всякой иронии, так. Нарта уходит в небытие, исчезает с тундровых дорог, и отнюдь не естественным путем, не в силу какой-то там несовместимости с окружающей средой, а путем неразумным, насильственным, которому давно пора положить конец.
За живой водой
А живая вода есть! И дороги к ней не так уж опасны и тяжелы, вот только сердце должно быть раскрыто для болей всех живых существ и уши не залеплены воском. Речка Михакино за Паланой, сколько таких, как она, золотоносных и незолотоносных, больших и небольших, даруют нам хрустальную прозрачность, многоголосой песней лечат наши души. Родники в Широкой круче на Дону, в Загорской лавре, они — родные братья родникам камчатской Пятибратки и Малок.
И все же наши, дальневосточные, особенные. В наших незамерзающих протоках в жгучие январские дни плавают северные жар-птицы — лебеди. Но так ли уж безмятежно твое существование, страна живой воды, десятков тысяч озер и родников, Камчатка?
Исчез родник — это первый сигнал тревоги. А они, на горе наше, гибнут. Высох родник в центре Паланы, а раньше, в доводопроводную эру, он поил весь поселок. Отслужил свою службу центросельский родник в Тигиле: вскрышные работы на сопке подрубили его под корень. Позабыт-позаброшен родник в районе поселка геологов в Петропавловске-Камчатском. Зимой срам вокруг него прикрыт, а летом — банки, склянки, шифер, толь. Гадко подойти к нему. Я жил на Мишенной сопке, знаю: когда перемерзал водопровод, мы спускались к роднику с ведрами. Тогда он был чище, а сейчас вконец загрязнился. Будет ли очищен хотя бы к 250-летию областного центра, старинного города Дальнего Востока? Так ли уж далеко Камчатка от Армении, чтобы не знать, что в закавказской республике каждый родник— священный, как и имя мастера, обустроившего его. Лебедь к роднику близ улицы Беринга в Петропавловске-Камчатском не прилетит.
Но почему так поздно приходит прозрение? Ведь я жил в городе и не пришел к роднику хотя бы даже один и не расчистил его, не помог ему. Другим родникам помогал, сейчас помогаю в Палане, а этому не удосужился помочь.
Сейчас я понимаю, что экология, защита природы — это все. Жаль, что медленно наступало пробуждение. А когда в первый раз? 1973 год, мне 33. Перед Этим я проехал на машинах и катерках от Пущино до Усть- Камчатска, видел гибнущие или закрытые села. Вместе с жителями Усть-Камчатска возмущался, что закрыли Средне-Камчатск, в свое время основанный первопроходцами и питавший картошкой своего нижнего собрата — этот самый Усть-Камчатск. Тогда же я выступил против закрытия «неперспективных деревень», но — куда там, редактора вызвали в вышестоящие инстанции, долго с ним говорили, я чудом избежал увольнения из «Камчатского комсомольца»: нашлись все же здравомыслящие люди у нас, на периферии, защитили незадачливого, не в свою сферу залезшего корреспондента.
Видимо, повезло мне и в другом. На знакомство с настоящими борцами за жизнь природы. Валентин Евгеньевич Пинигин, Ким Иль, Иван Иванович Лагунов. Все они — биологи. Но, пожалуй, мы в полной мере не оценили такое серьезное явление, в природоохранном мире, как Лагунов.
Идею — Камчатке быть Национальным парком! —- выдвинул первым он, Иван Иванович Лагунов. В годы застоя, когда он настойчиво пропагандировал свою идею, его мало кто понимал, тогда о надвигающемся экокризисе молчала и центральная печать. А Лагунов не дремал, выступал на симпозиумах, на встречах с писателями Камчатки. Он умер после очередной стычки с бюрократами на партсобрании, не выдержало сердце.
Непонятно, почему же его идею о Национальном парке подхватили, понесли дальше в массы не мы, камчатские литераторы, а бывший камчатец, Ныне московский писатель Петр Проскурин. Это он опубликовал в «Правде» большую статью, в которой призвал наше правительство дать Камчатке статус Национального парка. Но жар-птица сама в руки не дается, ее надо зорко сторожить, чтобы поймать. Усилиями каждого из нас, камчатца и некамчатца может быть спасена Камчатка.
Наша Камчатка. Уникальнейший край. Где птичьи базары. Где человек не столь безрассудно еще вмешался в жизнь насекомых и рептилий.
Корякский округ подхватил лагуновскую и проскуринскую мысль.
— Многие думают, что раз Национальный парк — значит, всякое развитие края приостанавливается, — говорит мне молодая чавчувенка Ятнеут, проведшая детство в табунах и потому и по сей день, редко болеющая. — А я думаю так, что развиваться мы должны. Но наше производство должно быть экологически чистым, безвредным. Мы должны учесть опыт и Аляски, а также Байкала, Тюмени. Почему центральная «Правда» бьет в колокола по поводу Камчатки, четко ставит ориентиры? Да потому что у них, например, один медведь приходится на две области, и вот две области спорят, чей же он есть. Это не анекдот. Писатель Коянто подтвердит, он бывал в тех краях на Тютчевских чтениях и оттуда привез столь печальные новости.
...Продолжение в следующей части.