Автор: Рапунцель Митрофанна
— Вы можете показать мне справку о вменяемости? — вкрадчивый голос директрисы въедался в подкорку мозга, проникал под кожу, сворачивал все внутри меня в тугой жгут. — Вы можете показать мне такую справку, а, Алиса Михайловна? Вы же с детьми работаете!
В своей жизни, когда я сталкиваюсь «нос к носу» с откровенным людским хамством и наглостью, я всегда теряюсь. Я не могу ничего ответить, когда мне говорят грубости. Как-то всегда неожиданно это выходит, я никак не привыкну.
Или что-то внутри меня просто не позволяет мне отвечать таким людям. Слова не идут из меня, застревают в горле, щеки покрываются алыми пятнами, мысли становятся прозрачными, как вода в горном озере, а сама я начинаю задыхаться. Мозг же, как назло, составляет наиболее удачные и искрометные варианты ответных фраз ровно на час позже, чем было бы нужно.
Вот и сейчас точно так же: я стояла перед столом черного дуба в кабинете со светлыми обоями и кожаной шикарной мебелью, смотрела в голубоватые глазки директора и задыхалась.
— Или вы все в этой школе невменяемы? — директор обвела глазами всех, находящихся в ее кабинете.
— Я не понимаю, почему вы позволяете себе так разговаривать с нами? — во рту у меня так сильно пересохло, что я не узнала свой голос со стороны.
Елена Ивановна, наш завуч, яростно шикнула на меня. Негласный закон школы: когда говорит наша директор, многоуважаемая Анна Александровна, свой рот нужно запечатать на семь замков, вникать в ее речь и искренне раскаиваться.
Директор сдвинула очки на кончик носа и взглянула на меня поверх оправы.
— Милочка, ты должна сказать спасибо, что этот разговор происходит за закрытой дверью моего кабинета, — елейно процедила она. — А не на открытом селекторе у главы департамента образования! И что тебя не онлайн транслируют на всю страну!
Мне стало тошно и противно смотреть в ее глаза. К нехватке кислорода добавилась еще и жуткая тошнота. Я перевела взгляд с ее голубеньких глазок в ясные очи человека, чей портрет висел на стене позади директорского кресла. Тошнить не перестало. Но я хотя бы отвлеклась.
— Я вас буду резать, убивать! — директриса продолжила свою пламенную речь. — Я вас всех тут уволю к чертовой матери! По статье. У нас очередь стоит на ваши места, дорогие мои. Или вы этого не знали?!
Она еще много и долго что-то говорила, я не слушала. Отвечать ей все равно было нельзя. Да я бы и не смогла.
Когда всем разрешили идти вон из директорского кабинета, я развернулась и первая направилась к двери. Неожиданно в коридоре меня отгородило от прохода тучное тело заместителя нашей директрисы Азима Рауловича. Тело прижало меня к доске почета с фотографиями отличников, висевшей на стене возле кабинета директора, и взяло меня за руку.
— Алиса, я настоятельно тебе советую не тянуть и написать докладную, — вполголоса шепнула мне голова Азима Рауловича. — Падай в ноги к Анне Александровне, моли о пощаде. Проси, чтобы не увольняла по статье.
Я попыталась слиться с фотографиями отличников, вжавшись в стену спиной, но у меня это не получилось. Азим Раулович вызывал у меня стойкую неприязнь. Когда я только его увидела, то несколько дней мучилась, пытаясь понять, кого же он мне напоминает. Какой-то кошмар из детства. Потом поняла: Азим Раулович — точь-в-точь Весельчак У из книжек Кира Булычева. Все встало на свои места: я — Алиса, и он — Весельчак У. А Анна Александровна, наша уважаемая директриса, — Крыс, меняющий личины. То она светлая и лучезарная учительница на линейке 1 сентября, то добродушная старушка на беседе с ветеранами 9 Мая, то веселая и уступчивая женщина-кандидат на встрече с избирателями перед выборами в районный муниципалитет. Сегодня она вот готова «резать и убивать» подчиненных, не последовавших должностной инструкции. Но, я думаю, уметь менять личины нужно любому руководителю.
— Держаться нету больше сил, — брякнула я невпопад.
— Что? — голова Азима Рауловича смешно подняла брови. — Алиса, в двух словах в докладной объясни, как все было. Так и напиши, кто тебе сказал и что. Ты же не сама приняла решение. Если Наталья Петровна тебе сказала — так и напиши.
Я отшатнулась от Весельчака У.
— И тогда что? — хрипло спросила я. — Уволят не меня, а Наталью Петровну?
— Ты должна думать про себя, — начал Азим Раулович.
— Меня тошнит, — прошептала я и пошла прочь от него по коридору.
Я шла, прижимая руки ко рту, каблуки четко отстукивали ритм шагов по белому кафелю, мимо проносились двери кабинетов. Сверху накрыл гул звонка. Я остановилась и взглянула в окно: вспомнилось, как я любила смотреть на яблоню в школьном саду, когда в первый год пришла работать сюда.
Нарастающий гул в коридорах возвещал о том, что стадо буйволов вырвалось на свободу. Свобода будет краткой, буйволы пронесутся по коридорам и сметут все на своем пути, а затем снова прозвенит звонок, и воцарится шаткая тишина... Но это будет потом, через десять конечных минут, а пока — свобода.
Я любила перемены — сразу вспоминались собственные школьные годы, любила смотреть на веселые лица ребят, слушать их перепалки в школьных коридорах. В школе я чувствовала себя подростком, возвращалась в прошлое, вместе с моими учениками заново переживала детство и юность. Я любила свою работу. Люблю. Пять лет назад я окончила педагогический университет и пришла работать в эту школу. Возможно, я была наивной, но мне отчаянно хотелось сеять «разумное, доброе вечное». Как бабушка. Моя бабушка была учителем словесности, и самые яркие воспоминания из моего детства — это когда к бабушке в гости приходили ее выпускники. Я слушала их разговоры, слова их благодарности, смотрела фотографии, которые они с собой приносили. Именно тогда я решила тоже стать учителем.
Оставлять капельку души в каждом ученике, пытаться разделить с ними их проблемы, возможно, хоть немного, хоть на чуточку, но внести свой вклад в их будущую жизнь. На примерах классической мировой литературы объяснить, что такое хорошо, а что такое плохо. Говорить с ними об истинных жизненных ценностях, о морали, о нравственности. Читать хорошие книги, смотреть добрые фильмы.
Но в жизни не всегда с виду хорошее является таковым, и плохое — не всегда плохое. Все относительно.
Кто бы мне самой сейчас объяснил, где они — истинные ценности? Где они? Иди, детка, спасай свою задницу во что бы то ни стало, за счет других искореженных судеб — вот что говорит мой начальник Весельчак У, заслуженный учитель РФ.
Как-то слишком поздно во мне произошла переоценка ценностей. «Разумное, доброе и вечное» перестало таким быть. Или таким казаться...
Я шла по родному коридору, по которому ходила столько раз, улыбаясь направо и налево. А сейчас я отчего-то видела мусор, валяющийся под скамейками, плевки жеванной бумаги на стеклах, непотребные надписи на стенах первого этажа. Неужели я не видела этого все пять лет работы в школе?
Я закрылась в кабинете, села за стол и уронила голову на руки. Было смешно. И немного грустно. А в душе — гаденько.
Сама ситуация тоже была гаденькой и смешной. Дело обстояло так: в моем классе, в 7 «Б», учился мальчик по фамилии Коровкин, который в журнале не значился. Просто напросто Коровкин не сдал ни один предмет в конце прошлого учебного года, и остался на второй год в седьмом классе. Сам он остался, а фамилия перешла в восьмой класс, согласно данным электронного журнала. В начале сентября я пошла к нашему завучу Наталье Петровне и спросила, как мне ставить отметки несчастному Коровкину, ведь ни в одних списках седьмого класса он не значится?! Наталья Петровна сказала, что не знает. Я пошла к другому завучу Елене Ивановне — та пожала плечами.
Тем временем Коровкин продолжал негласно учиться в седьмом, а значиться — в восьмом классе. Два месяца я ставила ему отметки на бумажке, потом мне это надоело, я сама обратилась в техническую поддержку школы, и та меня поддержала во всех смыслах — Коровкин в один момент был переведен обратно в седьмой класс и стал обучаться по всем правилам в моем родном 7 «Б». я рассказала об этом завучам — они обрадовались и похвалили меня. Долго ли коротко, но в один прекрасный день в нашу школу с утра пораньше нагрянула сама Анна Александровна вместе со своим Весельчаком У, всегда следующим за ней по пятам. Меня и Наталью Петровну с Еленой Ивановной вызвали в директорский кабинет.
Там нам наглядно объяснили, насколько мы виновны в совершении столь страшного преступления. Особенно я, ведь это я лично обратилась в техподдержку с просьбой перевести ученика.
— Ты кем себя возомнила?! — кричала Анна Александровна. — Ты кто такая, чтобы такие решения принимать?! На этого Коровкина государство выделяет деньги! Ты можешь мне сейчас вернуть все 500 тысяч рублей до копейки?
Оказалось, что на второгодников государство деньги не выделяет. Бедный Коровкин. Человек-невидимка какой-то.
Я, все еще не осознав всю глубину всего греха, предложила Анне Александровне позвонить в техническую поддержку и перевести «неувязка» Коровкина обратно — в восьмой класс. Пусть и дальше будет невидимкой, леший с ним. Как-будто ничего и не было.
В ответ я услышала фразу о собственной невменяемости.
В дверь моего кабинета робко постучали. В щель просочился многострадальный Коровкин — длинный, бледный и обреченный. Я хрипло каркнула — то ли усмехнулась, то ли взрыднула.
— Алиса Михайловна, я за домашкой пришел..., — Коровкин ссутулил плечи еще больше — словно стеснялся своего роста.
Коровкин, Коровкин, ты даже не знаешь, какой тут у нас сыр-бор из-за твоей персоны. Я дала мальчику домашнее задание и отпустила.
Ничего особенного не случилось. За окном все такой же учебный день, так же скрипят парты в соседнем кабинете, так же монотонно вещает на весь этаж Эльвира Сергеевна, наш учитель истории. Все так же Коровкин продолжает учиться в 7 «Б».
Но сегодня Анна Александровна подпишет приказ о моем увольнении, с пометкой в трудовой книжке, и я больше не буду учителем. Мне 27 лет, у меня ипотека, шуба в кредит и кошка Матильда. Я не смогу спать ночами от мучительных мыслей, как жить дальше.
И можно пойти и пасть в ноги Анне Александровне, просить прощения, ведь, в конце-концов, я же не знала, что творила, когда звонила в техническую поддержку. Можно и нужно написать докладные на Наталью Петровну и Елену Ивановну, которые бездействовали, и с их молчаливого одобрения я совершила данный проступок. Но смогу ли я спать после этого?
Моя бабушка однажды рассказала мне, как ее матери, моей прабабке, пришлось отказаться от мужа, а бабушке — от отца. Мой прадед был признан «врагом народа» и репрессирован, а бабушке и ее маме нужно было жить дальше. Так поступали тысячи семей в нашей стране.
Бабушка рассказала мне это, и, помолчав, добавила:
-Но не было ни одного дня, чтобы я не думала об этом. Я себя простить не могу до сих пор.
В 30-е годы многим приходилось идти на сделку со своей совестью. Доносить на родных, друзей и соседей, лишь бы самим не оказаться причисленными к «врагам». Все знали прекрасно, что их донос стоил кому-то жизни. Но когда приходится выбирать между собственной жизнью и чужой... Я не берусь судить, я живу в свободном XXIвеке, мне никогда не ощутить чувство липкого ужаса при звуках мотора подъезжающего «черного воронка».
Почему только я сейчас сижу в своем родном кабинете, смотрю на портреты великих людей над классной доской и думаю о бабушке, об ее маме и отце, пропавшем в недрах ГУЛАГа?
Я же всего лишь попросила перевести Коровкина из восьмого класса в седьмой.
Сейчас иные времена, и в ГУЛАГе я, конечно же, не окажусь, подумаешь — уволят с работы. В кафе Макдональдс в нашем районе всегда требуются продавцы! Но... Времена иные, а проклятое свербящее чувство внутри — то же самое. И я точно знала, что простить себе сделку с совестью не смогу.
Пусть вызывают на открытое селекторное совещание в департамент образования. Говорят, как ни смешно и невероятно это звучит, эти селекторы по обстановке напоминают совещания наркомов у Иосифа Виссарионовича Сталина.
После каждого селектора глава департамента подписывает приказ о снятии с должности очередного неугодного директора, допустившего оплошность. Например, не проконтролировавшего вовремя перевод в следующий класс какого-нибудь «коровкина», на обучение которого государство выделило деньги. По такому принципу «второгодников» существовать не должно вообще как класса. Департамент отчаянно с ними борется, судя по всему. Бедный наш Коровкин.
Можно понять, почему так пришла в неистовство наша Крыс — Анна Александровна. Наверное, она уже чувствует гул приближающегося «воронка». Можно понять ее и простить.
Звонок с урока вывел меня из состояния нахождения исторических параллелей с началом XXвека. Я подошла к двери класса и распахнула ее. Сейчас начнут собираться на классный час мои любимые ребята — 7 «Б».
Возможно, это наш последний классный час с ними, но я точно знала, о чем буду сегодня говорить. Я буду говорить об этом своим ученикам, пока еще я учитель, буду говорить об этом своим детям, когда они у меня появятся. Буду говорить о совести.
Неважно, сколько черных дней будет в твоей жизни. Неважно, через сколько невыносимых трудностей предстоит пройти. Неважно, сколько Крысов и Весельчаков У встретится тебе на твоем пути. Важно оставаться человеком с чистой совестью. Важно спать по ночам, не мучаясь. Это звучит очень по-учительски, по-книжному, звучит так избито и неоригинально. Но в этих словах — правда жизни, и ничего тут не попишешь.
Наверное, я и вправду невменяема, как сказала директриса, но я так думаю. А остальные пусть думают, что хотят.
После классного часа ко мне в кабинет пришел Азим Раулович.
— Ну как вы? — спросил он с участливым лицом. — Держитесь?
Как ни странно, держаться силы у меня были. Разговор у нас с заместителем директора вышел коротким.
На следующий день Анна Александровна подписала приказ о моем увольнении по статье о превышении должностных полномочий.
Источник: http://litclubbs.ru/writers/1465-derzhatsja-netu-bolshe-sil.html
Ставьте пальцы вверх, делитесь ссылкой с друзьями, а также не забудьте подписаться. Это очень важно для канала.
