Не бойся! Никогда ничего не бойся, повторял на привалах отец. Когда гуляешь над пропастью, страшен лишь первый шаг.
Старый Джонни Канатоходец находил своих деток где повезет. Кого в канаве, умирающего от голода, кого в трактире у лохани с грязной посудой, кого у горького пьяницы или обнищавшей вдовы. Плясунью Мэг он выкупил у торговцев девочками для богатых господ, ловкача Патрика вынес из заколоченного дома. Лиззи была родной дочерью, отец любил её не больше чем остальных. Впрочем, и не меньше.
Дети редко ложились спать сытыми, зато ели из одной миски с отцом и всегда делили хлеб поровну. Первый месяц они обвыкались, ходили за лошадьми, кормили собак и потешного медвежонка, пришивали заплаты к костюмам. Потом начиналось ученье. Джонни щедро раздавал подзатыльники, но и на знания не скупился. Кое-как обучал грамоте и письму. Расстилал на поляне канат и заставлял ходить – сперва по земле. Показывал, как правильно ловить мячики и точным движением отправлять их в полет. Демонстрировал фокусы с лентами и монетками, учил прятать платки в рукаве и отвлекать внимание доверчивой публики. Объяснял терпеливо – звери битья не любят, их нужно брать лаской.
Если ребенок оказывался бездарными, Джонни пристраивал его в услужение. За воровство и обман в первый раз сёк безжалостно, во второй высаживал у ближайшего города и прощай. Те же, кто прилежно усваивал трюки и не утаивал от отца собранные монетки, уходили от него с ремеслом в кармане и щедрым приданым. Однажды и Лиззи попрощалась со старым Джонни, подхватила узелок и зашлепала босыми ногами по теплой пыли дорог Йоркшира. На прощанье отец дал ей пару серебряных шиллингов, зеленый камушек на цепочке, когда-то принадлежавший матери, и три совета. «Не считай чужих денег, не трогай чужих мужей и всегда проверяй канат».
Лиззи отродясь не совала нос в карманы к ближним и избегала мужчин. Чтобы не привлекать внимания, она коротко стригла светлые волосы и одевалась мальчишкой. Рядом с ней трусил пёс, мохнатый, смышлёный Джук – не всякий захочет свести знакомство с такой зверюгой. Немолодой ослик Мариус завершал их компанию – Лиззи нарочно не чистила его и не вытаскивала репьи из гривы, отпугивая желающих позариться на скотинку. Подмастерья, кибитка, занавес, может быть даже муж – всё это маячило где-то в будущем, как в тумане прорезается неотчётливый контур церкви. А пока что у Лиззи была дорога, свобода, пёстрые мячики и канат, пружинящий под ногами.
Зимы она пересиживала в йоркширском захолустье, снимала угол у вдовой старухи. С апреля до ноября бродила от ярмарки к ярмарке, от субботы к церковному празднику, от замка до турнира, жонглировала мячами и яблоками, делала сальто. Учёный Мариус бил в барабан и подпевал неприличным песенкам громким «Яа!». Джук притворялся убитым лягушатником и трусливым испанцем, стоял на задних лапах и ходил со шляпой, собирая монетки с зевак. Если были подходящие к делу столбы (благослови, Господь, цех фонарщиков) Лиззи натягивала кантат и вышагивала по нему, помахивая бутафорским мечом. На спор, за монету-другую она гуляла по крышам безо всякой опоры, удовольствия ради на руках проходила по перилам мостов. Ей нравились аплодисменты и неподдельный восторг толпы. Ночевать Лиззи старалась в коровниках и конюшнях, подальше от любопытных. Падала в сено и мгновенно засыпала, обняв мохнатого Джука. Ей снилось странное. Будто бы она превратилась в пожилую неловкую женщину в странной одежде.
Елизавета Кондратьевна тридцать лет работала в детской библиотеке на Петроградской. Заполняла формуляры, подклеивала обтрепавшиеся переплёты, советовала, что почитать про индейцев, викингов или космические путешествия. Любимчикам разрешала заглянуть в запасники и покопаться в фондах, чтобы выбрать что-нибудь редкостное. Хулиганов строжила и воспитывала, за порчу книг взыскивала сурово. Дважды в месяц собирала литературную студию, восторженно изучала с детьми стихи. Тихая, незлобивая женщина не нажила ни друзей ни врагов.
В детстве она хотела стать балериной, знаменитой танцовщицей. Воспитывала осанку, стояла с книгой на голове, плача от боли садилась на шпагат, но ни легкости не изящества не обрела. Юность Лизы прошла в мечтаниях и надеждах – способную школьницу приметил старый поэт, воспитавший не одно поколение питерских дарований. Были и публикации в «Ленинских искрах» и подруги – такие же будущие Ахматовы – и даже пара стихов по знакомству в «Юности» тоже случилась. Поступление в Литинститут Лиза отложила по слезной просьбе мамы, согласившись поучиться в библиотечном. Дальше - глупый студенческий брак, беременность, близнецы. Янка с Ванькой росли образцовыми малышами, в меру плакали, в меру болели. Но для их занятого отца два ребенка оказались неподъёмной ношей. Через год он ушел, помогал кое-как, привозил из Польши шапочки и кроссовки, иногда давал денег. «Но ведь помнит, Аленочка, ведь любит» - раз за разом твердила Лиза соседке. Та глядела на выношенные сапожки, на старушечью кофту библиотекарши и соглашалась «Да, любит».
Незаметно для себя Лизочка превратилась в Елизавету Кондратьевну, отказалась от каблуков и кокетливых шейных платочков, только губы подкрашивала перед работой. Дети выросли, кончили школу, но поступать не стали. Сын Иван занялся программированием, через дальних знакомых попал в Германию и остался там жить. Через два года вытащил Яну, выдал замуж за какого-то бизнесмена, сам женился, обзавелся детьми. Сделал вызов отцу, пристроил в в русскую лавочку. Звал и маму но та наотрез отказалась. Она слишком привыкла к старой комнате в коммуналке, с трёхметровыми потолками и лепниной на вздутых стенах, к сырости чёрной лестницы, к тощим и независимым дворовым кошкам, к смолистому запаху мартовских тополиных почек и горячему вкусу хлеба.
Соседи недолюбливали Елизавету Кондратьевну за бездарность в быту и прикорм всевозможной живности, но особых ссор тоже не наблюдалось. Жизнь маленькой библиотекарши неторопливо катилась к закату. По утрам она делала зарядку и обливалась, по выходным прогуливалась в парке или ходила на Сытный рынок, покупала хорошее мясо крохотными кусками и готовила из ничего лакомые обеды. Вечера проводила за книгами – чтение оставалось любимым занятием, пыльные томики – друзьями, пожалуй даже семьёй. А по ночам Елизавете Кондратьевне снилось, будто звать её Лиззи Болл, и она акробатка из Йоркшира, в жизни не державшая в руках книги.
Фэйри не имеют дела с людьми просто так. Лиззи помнила это из сказок, но полагала – волшебный народ давным-давно перебрался на Хай-Бразиль. И когда богато одетый юноша на вороном коне предложил доброму акробату дать представление для благородных господ, собравшихся в уединенном месте, дабы проститься с родиной перед долгой разлукой, конечно же согласилась. Дело звенело шиллингами, а то и золотой монетой. Тень от берета, скрывшая половину лица, не смутила Лиззи, и рычание Джука не вызвало подозрения. Юноша спешился, без страха положил унизанную кольцами руку на лобастую песью голову, и мохнатый приятель покорно смолк.
Дорога тянулась лесом, знакомым путем от многолюдного Брэдфорда к полузаброшенному, пережившему чуму, Кейтли. Ни трактиров ни стражи здесь отродясь не водилось, но место не пустовало – то пройдут лесорубы шумной ватагой, то протрусит на ослике толстый монах, то прокрадется, озираясь и шепча молитвы, сутулый торговец-еврей в смешной шапке. Нынче же – ни души. Только птичий хор не смолкает вокруг, то взлетая, то затихая, грозди белых цветов распускаются-тают в подлеске и туман, полный сладкого запаха поднимается из низин. Рыцари в лёгких шлемах идут путём, распускают по ветру чёрные ленты знамён, расшитые звездами. Единороги выступают навстречу, гордо склоняют узкие головы. Белогривые кэльпи скачут через дорогу, словно лошадки в цирке. Впереди, на поляне раскинул шатры шумный, богатый двор. Слышен смех, переливчатый, словно апрельский дождь, кто-то играет на роте и звенит на цимбалах, всюду огни – серебристые, нежные.
- Мы приехали, леди Элизабет!
Леди? Лиззи с ужасом воззрилась на юношу, тот с поклоном снял яркий берет, отороченный перьями. Половина лица оставалась у него человеческой, на другой вместо кожи натянулась зеленая плоть листа. Онемевшей руке недостало сил для крестного знамения, пересохшему рту – для слов молитвы. Словно кукла на ниточках Лиззи покорно проследовала в полосатый шатёр без флага. Две смешливых девчонки с козлиными ножками и хвостами шустро раздели её, окунули в ванну с душистой цветочной водой, споро вымыли. Вместе с грязью сошли шрамы с ног и мозоли с ладоней. Из зеркал на Лиззи смотрела незнакомая милая девушка. И одежду ей дали нездешнюю – высокие сандалии с перевязью, камиза цвета царского пурпура, вышитый золотом пояс и такая же лента на волосы. Всё сидело удобно и ладно, Лиззи даже подпрыгнула, с удовольствием ощутив, как колышется грудь, не стесненная больше повязкой. По счастью причудливый наряд не походил на свадебный, вряд ли стоит опасаться за свою честь.
Смешливые прислужницы поднесли ей медовый напиток в бронзовом кубке и незнакомые фрукты, Лиззи не стала ни есть ни пить. Тогда ей так же почтительно преподнесли шесть упругих удобных мячиков. Подбросив один на пробу, Лиззи удивилась – он рассыпал разноцветные холодные искры и мелодично звенел. Второй, третий… удержать в воздухе все шесть оказалось проще обыкновенного. Мячики словно сами прыгали в руку, позволяя разнообразить движение. Похоже благородным господам и вправду захотелось развлечься.
Она оказалась не единственным человеком на чужом празднике. Когда Лиззи вывели из шатра, она услышала Томаса Пересмешника, серебряный голос Англии, лучшего барда из потомков Тома Лермонта.
Ласточка выпорхнет белым днем
низко ныряя
идет гроза
высь - опрокинутый водоем
вот ты и с ливнем глаза в глаза.
Томас стоял перед Королевой, выплетая для неё чеканные строки. Фэйри слушали молча – волшебный народ чуток к музыке и настоящей поэзии. Поодаль столпились люди, немного, человек десять. Лиззи узнала вечно пьяного волынщика с севера, местного скрипача-цыгана, бродячего огнекрута; дочку графа и беспутную сестру углежога, на трёх толстухах красовались чепцы и открытые платья кормилиц из родовитых домов. Для чего их всех здесь собрали?
Песня кончилась, в воздухе разлилась тишина. Величественная и грозная Королева встала навстречу барду и протянула ему руку для поцелуя. Пересмешник приник к тонким пальчикам, поклонился, принял из рук молодого эльфа заздравный кубок и отпил из него. Свита разразилась приветственными кликами, где-то заржали кони.
- Ты поедешь с нами, певец! – громогласно крикнул Король. Он вошел в круг, расталкивая подданных, оленьи рога украшали его красивую голову. – И вы, дети Адама, взойдете на белые корабли и уедете к островам, на которых нет ни смерти, ни войн, ни голода. Мы спасём вас от вашей глупости, жадности и заносчивости, убережем от зловонного дыма и рукотворных чудовищ, звероподобных врачей, прижигающих раны маслом и бубоны раскаленным железом. Мы подарим вам чудные арфы со струнами, сплетенными из лунных лучей, оденем в облачный шелк, обучим высокой поэзии, работе с металлами и камнями. Вы будете жить рядом с нами как братья, забудете о завистниках и глупцах!
Какая поэзия? Лиззи глянула на толстые щёки и маленькие глазки кормилиц, их коровьи, покорные лица. Зачем волшебному народу эти тетехи?
- Выкармливать младенцев, дочь Евы! – пропищал уродец, похожий на оживший корешок. – У наших матерей нет молока, дети чахнут и погибают, не набираясь сил. Пасти овец, растить сады, прясть, ткать и выпекать хлеб. Дарить любовь нашим женщинам и мужчинам, согревать искусством их холодеющие сердца, делиться воспоминаниями…
Повинуясь мановению руки Короля, огнекрут вышел в круг, поджёг свой посох, затанцевал с ним, подбрасывая и ловя пламя. Нетерпеливый скрипач выскочил следом, закрутил узлом залихватскую джигу – аж зачесались ноги. Вскоре все зрители отбивали такт, притопывали и приплясывали. Король раскраснелся, словно выпил глинтвейна, на точёных губах застыла улыбка.
Поцелуй-чаша-следующий.
- Ваша очередь, леди Элизабет. Порадуйте нас мастерством.
Давешний юноша возник рядом, слегка приобнял за плечи. Она почувствовала, что нравится эльфу восхищает и радует. Если леди Элизабет Болл, угодит королю, будет сколько угодно ночей под звездами на коврах из цветов и бабочек, долгих бесед, обжигающих ласк, мудрых книг, о которых она даже не знала и чудесных стихов – для неё. Никогда больше не голодать, не бояться насилия, грабежа, подступающей старости. От эльфа пахло пряными травами, его руки излучали покой…
- Не хочу! Простите великодушно ваше величество, но я не тороплюсь покидать Англию. Здесь мой отец и братья, моя земля. Я привыкла одеваться в холстину, лопать свой пудинг, пить добрый эль и валять дурака на потеху крестьянам. Отпустите меня назад!
Красивый рот Короля изогнулся в брюзгливой гримасе, застывший взгляд уперся в девушку – так крестьянка пялится на мышь в горшке с молоком. Королева подняла узорчатый жезл.
- Постойте, моя госпожа! Девушка молода, она не понимает своего счастья, - раздался звонкий голос Томаса Пересмешника. – Сколько тебе лет, дитя?
- Не знаю, - хмыкнула Лиззи. – Кажется восемнадцать.
- Я играю на арфе дольше, чем ты жила на свете. Я голодал, холодал, терпел унижения, распевал для глупцов ради миски похлебки. Невежественные крестьяне не отличают лэ от ронделя, благородные сэры понимают в поэзии столько же, сколько их свиньи. Во всей Англии не найдешь и десяти человек, знакомых с Овидием.
- Я его знаю, Овидия вашего, - встряла самая толстая из кормилиц. – Нищий это при церкви святого Фомы. Ух и бесстыдник!
Лиззи прыснула в кулак – старый Джонни, случалось цитировал «Метаморфозы» страницами.
- Чтобы смотреть на дрессированного осла, не нужен Оксфорд. Ты бард Томас, сочинитель и музыкант, твоё место среди ценителей красоты, я площадная фиглярка и хочу остаться с моим народом.
Томас величественно пожал плечами и отвернулся. Королева демонстративно зевнула:
- Брат, зачем тебе эта грязнуля? Пусть уходит пасти свиней, как её немытые предки.
- Нет, сестра. Леди Элизабет приехала дать представление и получить плату. Пусть покажет своё мастерство – и тогда я её отпущу.
- Обещаете, ваше величество? – прищурилась Лиззи, которой не понравилось надменное выражение лица эльфа.
- Клянусь! Натягивайте канат.
Нашли, чем напугать! Задумчиво пощелкивая пальцами, Лиззи следила как два крылатых создания цепляют за ветки сосен серебристую, светящуюся веревку. Потом поплотней закрепила волосы, бесстыже связала двумя узлами подол камизы, открыв до колен ноги и скинула сандалии. Неторопливо, разминая кисти и стопы, подошла к дереву, ловко взобралась по стволу, дёрнула узел. Канат провис почти до земли. А ещё волшебный народ! Двойная петля закрепила веревку намертво, Лиззи ухватилась руками и словно заморская обезьяна, раскачиваясь, перебралась на ту сторону. Люди зааплодировали, кто-то рассмеялся в голос. Эльфы молчали.
Поудобней устроившись на ветке, Лиззи натуго перетянула веревку, покачала её – то, что надо. Самую чуточку провисает, чтобы не спружинить и не лопнуть под ногой. Лиззи встала на ветке во весь рост, послала воздушный поцелуй в публику, как учил старый Джонни.
Вперед! Ловко балансируя, демонстративно покачивая то рукой то ногой Лиззи прошлась по канату первый раз. На второй проходке достала мячики и пожонглировала немного, делая вид, что вот-вот их уронит. Она нарочно дурачилась – упаси боже, высокородным гостям понравится её ремесло.
Заключительный выход. Первый шаг на канат, второй, третий. Лиззи почувствовала, что тело не слушается её. Ноги мелко задрожали, руки повисли, она чуть не упала, оступилась и пошатнулась снова. Ухмыляющийся Король в чёрно-красном плаще стоял посереди поляны и вертел в руках тоненькую бечевку – эльфы путают тропы, запутают и людей. Глупых, смертных, строптивых девчонок…
Елизавета Кондратьевна задремала посреди бела дня, прямо за столиком в библиотеке. День выдался снежный и ветреный, посетителей не было, и разбудить пожилую женщину оказалось некому. Она уснула, уткнувшись носом в пыльный журнал – и проснулась, стоя на канате, на высоте двухэтажного дома. Канат врезался в босые ноги, под камизу задувал ветер, кожа пахла душистым цветочным маслом. До ближайшего ствола было три шага, до дальней сосны – и до победы – двадцать четыре. Если она пройдет, а не сорвется в истоптанную траву.
«Не бойся!», говорил Лизе отец, подсаживая её на взрослый велосипед. «Самое главное оттолкнуться и поехать. А дальше тело само почувствует равновесие, и ноги поймут, что делать. Только расслабься, не мешай мышцам делать свою работу. Страх – самый главный враг».
Тело девушки знало, как балансировать. Елизавета Кондратьевна почувствовала – трепещущие ладони ловят правильную позицию. Ноги просятся сделать шаг, стопа сама подводит под себя натянутую веревку. Спина прямая, на голове тяжелый словарь китайского языка, руки в стороны, вообрази себя балериной. Пять, шесть. Люди кричат внизу, кажется, все в восторге. Воздушный поцелуй в публику. Не смотреть вниз! Не двигать головой, не шевелить шеей. Тринадцать, четырнадцать. Ах!
Повязка сама собой развязалась и сползла с головы, пышные волосы тут же закрыли глаза. Рука потянулась поправить и Елизавета Кондратьевна чуть не сорвалась вниз. Последние метры придется идти вслепую. Девятнадцать, двадцать, двадцать один. Всё. Оставшиеся три шага превратились в одно длительное движение, Елизавета Кондратьевна остановилась, обняв трясущимися руками сосновый ствол. Пережить испуг она не успела – тело расслабилось, и на секунду Лиззи успела увидеть свою спасительницу. Потом где-то в детской библиотеке на углу Кронверкской и Татарского пронзительно зазвонил телефон.
Потная, дрожащая Лиззи постояла ещё с минуту, обнимая ствол дерева. Перевела дыхание, сползла по коре, обдирая колени и локти, кое-как оттолкнула счастливого Джука, поспешившего встретить хозяйку. Ноги плохо слушались девушку, но торжество переполняло её.
- Я могу идти, ваше величество? - самым медоточивым тоном, на который была способна, произнесла Лиззи.
Невозмутимый Король поклонился ей – как равный равной. Королева улыбнулась уголком рта:
- Ты заслужила подарок. Проси чего хочешь, дочь Евы.
- Мне ничего не нужно, ваше величество, - покачала головой Лиззи. – Кроме разве что сущего пустяка.
Акробатка подошла к юноше в ярком берете:
- Если нравлюсь – пойдем со мной. Я сделаю из тебя человека!
Белокурая Лиззи Болл не стала ни прославленной ни знаменитой. Со своей неуклюжей кибиткой она колесила по Йоркширу, не удаляясь за пределы графства. Жонглировала, показывала фокусы, дрессировала собак и кошек, а вот по канату никогда больше не ходила. В кибитке кишмя кишели котята, щенки и дети – хозяйские малыши и чумазые подмастерья спали вповалку и ели из одной миски. Муж Лиззи удивительно ловко метал ножи, стрелял в цель с завязанными глазами и на спор сшибал с ног любого грузного силача. Он никогда не снимал кожаной маски, закрывающей половину лица, в остальном же считался хорошим парнем, по воскресеньям пил эль, дрался на кулачках и щипал бесстыжих красоток. Разве только жену никогда не бил – но у всяких супругов свои причуды.
Жизнь Елизаветы Кондратьевны продолжалась всё так же тихо. В библиотеке установили компьютер, пришлось учиться выходить в сеть и вспоминать навыки машинописи. Наконец-то удалось уговорить соседей, и по комнате заскакал чёрный котик по кличке Король. Дочь обещала приехать летом, привезти внучат и оставить на пару недель у бабули. Неожиданно перестала болеть спина, беспокоившая последние двадцать лет.
Иногда по утрам, за секунду до того, как открыть глаза, Елизавета Кондратьевна видела себя на канате посреди огромной поляны. Она делала шаг, другой, третий – и просыпалась счастливой.