Два года назад, не без помощи питерских друзей, которых я по старинке называю ленинградцами, за два сеанса, практически без дублей, мы записали эту программу, похожую на подслушанный сквозь тонкую стену концерт соседа, в котором тот сам себе и публика и артист.
Следует оговориться, что никаких иллюзий или комплексов, переслушав этот материал, я не ощутил – обычные мысли и образы, интонация и "владение" инструментом человека своего поколения, оказавшегося с подключенной гитарой перед включенным микрофоном наедине с пачкой распечатанных текстов, которые он примерно так себе и напевал во время пеших прогулок по набережным и паркам.
Ни одной из них я никогда не исполнял "от фонаря" на концертах, предпочитая более надежный репертуар.
Но, несколько подробностей, обозначенных задним числом, помогут им найти более точного адресата, минуя традиционные способы "раскрутки".
То есть, данная публикация преследует исключительно ознакомительную, а не рекламную цель, в лучших традициях "магнитиздата" теперь уже далеких десятилетий.
Итак – сторона "А":
Если память мне не изменяет, первый трек действительно был первой пробой гитары и голоса в студийных условиях. Воображение рисовало мне нечто вроде Billy, которым заканчивается альбом Лу Рида Sally Can't Dance, а личный опыт отсылал к поездкам в автобусе, ходившем из центра в Аэропорт. В основе импровизации (не моей - авторской, а рассказчика) известное стихотворение Анны Ахматовой, впервые услышанное мною по Би-Би-Си, как "запрещенное", а вскоре найденное в одном из номеров "Юности".
Следующая вещь представляет собой попытку дилетанта напеть Night and Day Коула Портера там, где его не слышат. Огибая правильные ноты и забывая "фирменный" текст, он постепенно выдумывает свой - русский и, в известной степени, оригинальный.
"Субтитры" – первая вещь на условно "первой" стороне "диска", имеющая четко обозначенное название. Текст, представляющий собою натюрморт крамольных клише в понимании семидесятников, оживает, благодаря шизоидной имитации Северного и Кости Беляева, которая постепенно перерастает в некий "испорченный телефон", при полнейшем несоответствии тематики тому, что им обычно приходилось исполнять.
Далее следует довольно долгая интерлюдия в стиле песен, написанных для фильма, но, по той или иной причине, отвергнутых. Лично мне в ней слышится, и даже, немного нравится наложение сталинского дендизма со стерильной графоманией середины 80-х – в духе аутентичного "параллельного кино".
Сторону "А" закрывает еще один длинноватый опус, в начале которого ритм-энд-блюз быстро трансформируется в самовозбуждение автора-исполнителя, тщетно пытающегося воскресить кураж и экспрессию культовых в начале 70-х "Семнадцать с половиною" и "Надоело целовать и плакать".
Проскользнувшие идиомы – их совсем немного, следует, конечно же, понимать как стилистический "усилитель вкуса", а не попытку нахамить или шокировать слушателя.
Вторую сторону этого альбома-призрака (пятого в дискографии Графа Хортицы, после культовых "Соснового воздуха" и "Еще раз о Чорте") мы рассмотрим в ближайшее время, а пока – благодарим за внимание.