Когда-то, казалось бы, еще совсем недавно, за эти три, сравнительно редких диска Адамо, многие люди были готовы отдать душу. Сегодня, к счастью, они более доступны, но все еще дают повод поговорить о французской эстраде с открытой душой.
Итак – их четверо. Кого именно? – тотчас переспросит осторожный читатель, – битлов, что ли?
На сей раз не о них. Речь пойдет о французах. О четырех певцах, воплощающих молодежную эстраду середины шестидесятых как никто другой, осязаемо и зримо. И хотя все они, кроме полиглота Адамо, пели в основном на родном языке, имя каждого из них было хорошо известно в разных странах, включая СССР.
«Кроме Адамо» звучит символично. Адамо был пятым. Его имя сияло высшей точкой, замыкая звездную пентаграмму. Я застал закат. Нет, не творчества или популярности, а постепенное угасание того странного интереса, который насыщает эмоциональную память краткими фрагментами на всю жизнь.
Забыть и не вспоминать – не одно и то же. Многим не хочется думать о том, что они прекрасно помнят, о чем-то несбывшемся или неповторимом.
Шестидесятые были временем коротких, но ярких песен. Дальнейшее – чередой больших альбомов и престижных гастролей, которые вызывают уважение без той одури, что сжимала сердце на словах «падает снег…» Каким бы усталым не казался голос, произносящий эти два слова в тишине.
Этот магический период отпечатался в памяти смутно, словно детство, прошедшее на другой планете, где падает совсем другой снег. Доказательством пребывания там остается песня «К подножью мертвого дерева», в чьей невидимой листве до сих пор слышны помехи тогдашнего эфира…
Но вернемся к тем четверым, кто, физически дожив до наших дней, навсегда остался в пленительных сумерках живого прошлого — благодаря песням, уводящим туда с первых тактов.
Данный анализ не является ни плодом личной ностальгии из первых рук, ни опытом реанимации.
Перед нами часть стенограммы монолога, который вот уж более полувека не умолкает внутри меня под впечатлением от нескольких песен.
Паскаль Данель — наименее известный певец в четверке наших избранников. Тем не менее, у этой «погасшей» звезды колоссальный запас энергии, готовой озарить приблизившегося к ней исследователя.
Когда-то его хит «Килиманджаро» соперничал с одноименным шлягером советского квартета «Аккорд», хотя обе песни совсем не похожи по стилю и содержанию.
«Килиманджаро» мсье Данеля — очередная попытка внести элементы соула в классический «шансон» избегая прямой имитации черного вокала. Она напоминает «Ла пассионату» Ги Маршана, чей безумный магнетизм не разгадан до сих пор.
Тем не менее, Паскаль Данель знаком советскому слушателю. Одну из самых мрачных песен в истории поп-музыки без проблем смогли записать «Поющие гитары».
«Меньше трех минут» входит в обойму трагических песен о войне, по выражению Владимира Шандрикова, «от лица покойника» — с гибелью персонажей в финале. Как правило, заложников или подпольщиков.
Такова душераздирающая «Баллада о розе» Кобзона, жуткий «Саласпилс» Кузинера, «Баллада об отце» Джордже Марьяновича.
Французский оригинал Паскаля Данеля выглядит, скорее, как письмо человека, решившего свести счеты с жизнью. Дело касается несчастной любви, а не подвига. Вместо ружейного залпа в конце раздается одиночный выстрел. Возможно, все это инсценировка.
И все-таки озадачивает отсутствие массового спроса на этих солистов, за исключением, естественно, Адамо — если только он не пел по-немецки. Но и за ним постепенно стали охотиться только ловцы ускользающей романтики, в которую безотказно погружают первого встречного его лучшие песни, создавая атмосферу, где время либо спит, либо движется подозрительно медленно. Так, словно его скорость регулируется самим мечтателем.
Сказано было – их четверо. Осталось назвать еще троих.
Эрве Вилар мог выступать на конкурсах артистов эстрады, быть ведущим программы «В эфире молодость» — настолько позитивен был внешний вид этого юноши.
Вилар был ровесником Жана Татляна, хотя стилистически, как композитор и вокалист, ему определенно ближе Эмил Димитров.
Все трое начали сочинять собственные песни в довольно раннем возрасте, не отставая от заокеанских коллег, и каждый добился в этом рискованном деле успеха буквально с первых шагов.
Татлян органично сочетал консервативный «элвисизм» с лирическим дендизмом зрелого Азнавура, будучи всего двадцати лет от роду.
Виларовская Fais La Rire, по-итальянски – Ridera, стала одним из главных хитов для незабвенного Литтл Тони.
Сохранилась видеозапись, явно не постановочная, где Вилар под простую гитару показывает новую песню Джонни Холлидею. В этих кадрах поражает уверенность совсем еще молодых людей в своем предназначении.
Болгарин Димитров стал одним из первых, увы, немногочисленных, композиторов восточной Европы, чью славянскую фамилию можно встретить на пластинках западных артистов средней величины.
Вилара с Димитровым сближает умение сентиментальничать, не доводя психологическую игру до депрессии. В его манере поровну и от французов, и от итальянцев, а в интонации поочередно мелькают нотки подросткового отчаяния на фоне чеканной фразировки певца, работающего с тридцатилетней аудиторией.
Завершая каждый из пассажей данной статьи, автор спохватывается, припомнив нынешний возраст тех, кто в ней фигурирует так, словно все это было придумано, сыграно и спето не полвека назад, а вчера, или, максимум, в прошлом сезоне. Вероятно, срабатывает прием юношеской искренности, которым активно пользовались и артисты и продюсеры тех лет.
Как ни антинаучно это прозвучит, но подлинность биографии шестидесятника зависит от количества песен, которые он способен напеть или опознать.
Факты документальной биографии – учеба в вузе, служба в армии – играют второстепенную роль, как модель джинсов или фасон прически, которую носил этот человек.
Важны только песни. Плюс готовность откликаться на них душей и сердцем всякий раз, когда одна из них выплывает из небытия в звуковой дорожке новейшего фильма, а то и просто в рекламном ролике.
Сильнее других в этом смысле, безусловно, песни Адамо – этого «моцарта» шестидесятых. Но и его пронзительный лиризм кажется чересчур обывательским перед маленькими истериками Кристофа, каждая из которых, от «Алины» до «Марионеток» с их трогательной пантомимой, пробуждает чувство утраты, даже если вы лично ничего не теряли, не было в вашей жизни потерь.
И это совсем не обычная ностальгия, неминуемо, «по расписанию» настигающая каждый отрезок времени, памятный нам либо по впечатлениям детства, либо со слов тех, кто оставил в нем свою юность.
Это магический метод Кристофа.
И теперь от четверых остается лишь один. Займемся им после философского отступления.
Существуют три этапа умерщвления музыкального наследия. Сначала обыватель отрицает своё знакомство с песней, затем делает вид, будто она никогда не могла его волновать. При этом часто говорится, что это вообще не то, и, наконец, само существование таких песен низводится до «пшика» в голове их популяризатора, которому неважно с чем носиться, лишь бы это было «старье».
Паскаль Данель или Эрве Вилар не входят в число утопающих в реке времен, которых в последний миг спасает от забвения народная молва – «а вот были еще и такие»… Исключением остается только Адамо – единый заменитель многогранной ретроспективы.
В тени пяти монументальных букв фамилия Alamo читается как опечатка, слышится как оговорка. А между тем Frank Alamo — как раз тот исполнитель, на котором «капсула времени» сидит как роскошный акваланг на героях боевика «Искатели приключений».
Стратегия его была примитивна, но действовала безотказно, и срабатывает по сей день.
Минимум «своего», английский псевдоним, только фирменные хиты второго порядка для адаптации, и хладнокровное сжигание мостов, разрушение любых коммуникаций с будущим.
Соприкасаясь с наследием Фрэнк Аламо, достаточно малейшей дозы, чтобы «вырубиться» здесь, а очнуться там, куда безуспешно мечтают проникнуть недовольные современностью алхимики-одиночки.
И недаром среди адаптаций Аламо и Димитрова фигурирует самая забойная и забытая вещь великого Трини Лопеса с красноречивым названием You Can't Say Good Bye.
А подыгрывали ему музыканты Жана Лусье, знакомого буржуазной публике с несколько иной стороны.
Всё в этом мире относительно взаимосвязано. В особенности, «истины» и «факты». В эмигрантской повести «Иностранка» Майкл Джексон тонким голосом выкрикивает припев песни из болгарского триллера «Что может быть лучше плохой погоды».
И я почему-то уверен, что средний читатель довлатовской прозы скорее поверит автору «Иностранки», нежели кому-то, кто множество раз ходил на этот шпионский фильм уже тогда, в далеком семьдесят втором, раздражая взрослых и сверстников – что можно искать в черно-белой истории про разведчика Боева, где прекрасны только голос Артема Карапетяна и реплики типа:
— Исполнители те же?
— Заказчики те же.
Исполнители пока на своих местах. По старым кассетам, надписанным незнакомым почерком жителей прошлого века, на пластинках, помеченных еще наливной ручкой, заправляемой из чернильницы, купленной в канцелярском отделе за копейки: «просьба вернуть такому-то…».
Характер заказчиков, правда, изменился коренным образом. Это, как правило, не искатели приятных ощущений от слов и мотива, по которому легко вообразить давнюю знакомую в кураже быстрого танца. В основном это аскетичные экспериментаторы, работающие над расшифровкой чужих эмоций.
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы
