Кино как воссозданное детское впечатление – через полвека…
Квентин Тарантино в этом – самом его медленном – фильме предлагает слушать сам фильм, а не видеть его: музыка и вообще звук как таковой, шум радио или телевизора, отрывки разговоров и только слышимые фрагменты фильмов и заставок к ним здесь становится ещё одним героем, рассказчиком если не сюжета, то эпохи. А если всё же смотреть на видимое на экране, то смотреть вне героев, за них и мимо них: периферия кадра полна цвета и деталей, которые так близки постановщику. Квентин Тарантино создаёт свой Голливуд, тот Голливуд, который он, наверное, вообразил себе, смотря в детстве по ТВ сериалы вроде “Закона охоты” (чьи фрагменты, а также сам процесс съёмки подобного ему проекта являются, кажется, лучшими сценами в “Однажды в… Голливуде”), который режиссёр с такой любовью демонстрирует на экране. Герои же – актер Рик Далтон ( Леонардо ДиКаприо) и его дублер Клифф Бут (Брэд Питт) – становятся именно возможностью для Тарантино и для зрителя показать/увидеть или – точнее – выстроить тот особый мир Лос-Анджелеса, так запавший в душу режиссёра.
И в этом разреженном фильмическом пространстве Тарантино, развивая наверное, уже ставший “общим местом” для его фильмов мета-комментарий, удваивает мотивы и пространства, сталкивая вместе Запад лицедейский (Голливуд), Запад инфернальный (как изнанка Голливуда, где прячется инфернальное Зло) и Запад буквальный (как оппозиция Голливуду в виде спагетти-вестернов), отчего сюжет также двоится, выстраивая напряжённую в своём историческом звучании последовательность действий и запутывая саму Историю, которая начинает плутать среди этих двойников. И всё – для того, чтобы само ощущение, тёплое, даже в чём-то беззащитное, ощущение любви и вера в саму силу кинематографа стали реальными.
Да, фильм снят на высшем уровне (хотя отчасти кажется, что с монтажом не совсем порядок, о чём, кстати, сам Тарантино и замечал), эти два часа сорок минут не отпускают зрителя, предоставляя ему очень приятное времяпровождение. Но во всём этом чудится что-то неверное: слишком всё правильно сделано, слишком вычурно соблюдение приёмов, кинематографических, но не “тарантиновских” правил, слишком всё так, как должно быть. Вспоминая предыдущую фильмографию Тарантино и во многом от неё формируя свои ожидания, зритель сможет отметить, что в фильме нет драйва, того отрыва и той особенной свободы, которая позволяла режиссёру так легко и непринуждённо жонглировать структурами и формами, трансформировать жанры, выворачивая их наизнанку и приумножая их силу (даже в поздних, более тяжеловесных работах, будь то “Джанго Освобождённый” или “Омерзительная восьмёрка”, этот метод Тарантино работал).
И в этой неожиданной творческой эволюции фактически отказываясь от своих классических сюжетных схем и методов, режиссёр превращает это по сути медленное кино, где не находится места убойным диалогам и всеми любимому насилию по Тарантиновски , но возвращаются многие столь примечательные для зрителя мотивы как пример, фут-фетиш , в фильмическое пространство для хоть и классической, но столь не типичной для режиссёра игры. Игры, в которой места для зрителя как такового не так-то и много: слишком высок порог, требующий или довольно большого знания о десятилетии для считывания всех авторских интенций, или же примерного незнания (разве что исключая судьбу самой Шэрон Тейт) для свободного восприятия повествования как просто истории двух друзей (buddy movie). Тарантино будто играет сам с собой и потому во многом искренен в своих действиях, конструирует то, что ему так дорого, отчего игра жанров сводится к полюбовной иронии и детскому воспроизведению, а использование излюбленных мотивов продиктовано простым желанием их присутствия в кадре, фут-фетиш как мотив здесь, кажется, лишь для того, чтобы окончательно было понятно, что это фильм нашего любимого Режиссёра; при этом сам мотив не оправдан, он существует сам-в-себе и в должной мере не влияет стилистику. Тарантино снял этот фильм для себя. И потому здесь – как большой и очень талантливый ребёнок – он пытается построить своё собственное пространство из столь милых его сердцу моментов, деталей, сюжетов, повторяя в акте около постмодернистском столь ему любимую стилистику вестерн-сериалов и снова и снова бросаясь именами Золотой эпохи Голливуда, что по-своему придаёт многим аспектам этого фильма статус “только для своих, кто в теме”.
И в итоге всё это кажется лишь тетрадями школьника-фаната, заполненными умелыми рисунками любимых героев и размышлениями на тему “what if…”. Несерьёзность акта будто обезоруживает всякое неприятие этого переписывания истории Голливуда , переписывания “под себя”, а искренность самого кинематографического действия во многом даёт возможность игнорировать многое не-присутствующее “от Тарантино”, позволяя зрителю смотреть на происходящее как на идиллию, кинематографический рай, где Кино даёт по морде маргиналам, а заодно и Истории тоже – ради светлого и приятного чувства.
“Однажды в… Голливуде” – это идеальный мир, в котором так хочет остаться режиссёр. Идеальный – и потому возможный только в кино, чья материя столь податлива Квентину Тарантино.
