На первый взгляд может показаться, что текст «ни о чем». Более того – то же самое может показаться на второй и на третий. Но эфемерная эпоха диско-бума была по сути своей безгеройной и бессюжетной... При описании или эксгумации некоторых вещей минимум «сведений» и «фактов» просто необходим.
Самое сложное в серьезном разговоре о легкой музыке, которой уже почти полвека – литературная часть, а в ней – заголовок. Какая-то пара слов ставит в тупик. И что бы ни было сказано потом, в дальнейшем это выглядит, как явное «не то», как попытка обмануть себя и читателя высосанным из пальца анализом второстепенного явления, про которое еще при жизни, пытались шутить и рассуждать довольно плоско. Но второй, более солидный голос настаивает – пиши как хочешь, там в первую очередь ценят искренность, а не «правду».
Рассказать двумя словами, ничего не записывая, как на исповеди, было бы намного легче. К тому же у исповедей нет названий. Там всё проще – «заходил Гарик, базарили про Ла Бьонду» и т.д.
Назовешь «Между Спаркс и Чингисханом» – решат: нахал умничает. Хотя сотрудничество итальянцев чем-то напоминает опыты братьев Мэйл в сфере иронического диско. Назовешь «Судьба одной блондинки на двоих» – скажут: щелкопер лезет не в свое дело.
За те два года, пока проект был в моде, говорили о нем невнятно и коротко. Как правило, ограничиваясь выделением любимой песни и скупой похвалой её достоинствам. На каждой пластинке имелись композиции на любой вкус – от экзотики до примитива. Возможно, эта эклектика и тормозила выдвижение Ла Бьонды в первый ряд здешних фаворитов диско-саунда.
И все-таки бывают мгновения, когда, по крайней мере, кому-то ясно, что прописанный тобою эпизод «ни о чем» и есть стопроцентное попадание в точку. Подобное кинжалу, брошенному в эпицентр песчаного смерча.
Рискнем.
Итак, «мой готический терем» ни по образу, ни по сюжету не имеет ничего общего с каноническим «старым, страшным домом» таких мастеров американской готики, как Эдгар Аллен По, Эйч Пи Лавкрафт и Бирс.
Не менее далек он и от русской литературы беспокойного присутствия и тревожного ожидания, связанной с именами Платонова, Ремизова и Александра Грина. Не говоря уже про хрущевские бытовые кошмары и притчи Юрия Мамлеева и отдельные «готические» элементы городской прозы Юрия Трифонова, в которой этот тайновидец духа и плоти, пожалуй, не имеет равных.
Каждая вещь перечисленных авторов содержит в себе какие-то звуки – хотя бы единственный удар гонга или крик совы, которые можно считать «саундтреком» произведения. Но в период популярности «Блондинки» не было создано ни одной значительной истории о тех, кто мог такое слушать, пережив что либо необычное, какое-то наваждение или встречу с пришельцем. Необычными вполне заурядные, прожитые дни начинают выглядеть в ретроспективе, до которой не каждый доживает в здравом уме и цепкой памяти.
Цепкая память заставляет, не без удовольствия, вспомнить песню братьев Ла Бьонда, которую записала в начале семидесятых несчастная Миа Мартини – вот она бы могла уцелеть, но затеряться в урбанистической фонограмме тогдашних советских картин в виде крохотного родимого пятнышка. И, хотя её там может и не быть, за нею и ей подобными забронировано место в одном из «бенефисов» сумеречной зоны кинескопов и неоновых вывесок «Гастроном».
Это даже не рассказ, как таковой, а один из вариантов сюжета, где пресыщенному смельчаку на пари предлагают провести в одиночестве ночь в доме с подлинной или выдуманной дурной славой.
В моем случае этот совсем не обязательно флигель или чердак или заброшенный особняк напротив кладбища или морга.
Я выбираю комнату в обычной квартире, где укладываются спать сразу после десяти, куда частенько заглядывают соседи и гости, никак не похожие на мистиков, свихнувшихся на потустороннем, которое находится якобы где-то рядом.
Вот один из них потешно рассказывает, как на репетиции туповатый басист-истерик Ящерица, швырнул бас-гитару через зал, не выдержав замечаний клавишника Бойко. Инструмент уцелел, но Ящерицу будут менять на нормального нотника, а не брехуна-самоучку.
Разучивали, естественно, «Бандидо», в тексте которой смущает сочетание «сеньор Багор». По крайней мере, так слышится, когда снимаешь текст.
«Бандидо» – не совсем диско, скорее латин-фанк с неожиданным привкусом полухардрока, и песню в таком темпе трудно «продать» местным, привычным к «Семь сорок», блатным. Но её заказывают машинально, как всякую вещь, где славится криминал.
Эпоха диско совпадает с массовым отъездом вчера еще официальных литераторов за границу, в поисках второго дыхания, что ли. Их прозаические выступления в эфире чем-то смутно напоминают новинки панка в программе Джона Пила. Что-то отталкивающее и в то же время притягательное – как окна в морге.
Источник неодолимого, чреватого помешательством «ужаса» в данном случае – реальное или надуманное одиночество человека, отнюдь не страдающего от недостатка общения в повседневной жизни. «Одиночество» кокетки или нарцисса, кривляющихся, вместо гимнастики под не самую подходящую для этого пьесу Ла Бьонды, когда их никто не видит.
Нет необходимости напоминать о роли готической музыки в историях такого рода. Помимо известнейших произведений, музыка рождается в голове испытуемого. В такой ситуации каждый сам себе и Григ, и Прокофьев. Как запертый в «музыкальной шкатулке» герой Михаила Ножкина из «Ошибки резидента».
Но не в моем случае.
С фильмами ужасов различных периодов этого столетнего жанра сегодня знакомы тысячи энтузиастов и случайных зрителей. Пять минут того, что известно только им, знают и помнят единицы, не сознавая ценности этого, никем, кроме них, не зафиксированного пустяка.
Выключатель расположен за спиной моего героя на расстоянии протянутой руки. За окнами – с детства знакомая улица. Деревья, высаженные на смену старым, растут в том же порядке, заслоняя торец дома напротив, где всегда горит окно в правом верхнем углу четвертого этажа.
Кухонное окно выходит во двор, где в дневное время играют соседские дети, чьи родители ни капли не похожи на оборотней и мутантов, которыми кишат декорации фильмов Кормана и Фульчи.
Это даже не «Вий», знакомый каждому ребенку с пионерского возраста.
Мой «терем» – место, где единственным «монстром» выступает обитающий в нем паучок.
Но, скорее всего, это сезонный домик на базе отдыха «Разумовка», рядом с которым в украинской ночи время от времени доносится залихватская Baby Make Love.
И почему-то именно эта бодрейшая вещица внушает смутную тревогу тому, кто внутри, и тревога эта не связана с испорченным отдыхом, она вообще не связана ни с чем определенным, кроме абстрактной идеи неминуемого исчезновения всего, что окружает этого человека. Включая бубнящего по-русски писателя-перебежчика в приемнике «Океан» (вместо нормальной музыки типа той же Ла Бьонды).
Меня до сих пор безумно интересует, кто тогда веселился ночь напролет под один и тот же диско-шлягер, не издав ни единого звука собственным ртом, в августе олимпийского года.
Правнук деревенского колдуна, вызывающий дух своего предка?
Утром на скамейке было пусто, под нею – чисто: ни пробок, ни окурков, никаких следов свидания или распития.
Неистребимый привкус личной утраты подталкивает меня к этой хибарке в сотне метров от Днепра, сколько бы лет не промчалось с той ночи, когда рядом с нею гремела, подсаживая батарейки, та самая Baby Make Love, хотя от «бэби», вероятно, остался один скелетик.
Я теряю частицу себя с исчезновением каждого человека. Эти слова Джона Донна хорошо вписываются в объемистые классические детективы, открывая автору дорогу для дальнейших рассуждений.
Братья Ла Бьонда были всеми понемногу – и «вайнерами», и «стругацкими» и , естественно, Ильфом и Петровым поколения сплошной массовки в так и не снятом фильме без героев. Кажется, массовку называют «экстрас», то есть – лишние.
В каждом доме есть комната, в которой обитатель, чье имя забыто, отплясывал подо что-то никак в тот момент не связанное с темой исчезновения, могильной тишины и прекращения жизнедеятельности. Сами эти постройки, как правило, большей частью снесены, а улицы, где они маячили окнами неглубоких комнат, переименованы, причем, неоднократно.
И, уходя от грустной темы, хочется напомнить, что до Ла Бьонды внутри могло играть что-нибудь вторичное, но веселое, беззаботное – Pretty Little Angel Eyes или You Little Angel You. То есть, никакой чертовщины там не было.
Никакой "Тайны мотеля "Медовый месяц". Потому нас туда и тянет, спустя столько лет...
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы