Сегодня 1 июня 2018 г., примерно 7 часов вечера. Я лежу одна в родзале, в который меня перекатили, чтобы не мешала. Из соседнего отчетливо слышны крики женщины, которая через несколько минут, пройдя через посвящение болью, обретёт новый смысл, новое, столь ответственное, глубокое, сакральное имя - МАМА. Не знаю, сколько прошло времени после того, как закончилась моя инициация на эту священную роль. И не знаю, прошла ли я её. Я не знаю, доживёт ли мой ребёнок до утра. Проживёт ли он час, 10 минут, минуту, жив ли он до сих пор. На мой телефон без конца приходят сообщения с изображениями пупсов в корзиночках, цветочках, и подписями - с рождением сыночка! Хотелось орать во все горло, так сильно, чтобы задрожали стены, лопнули стекла, чтобы мой крик услышали без всяких средств связи все желающие меня поздравить - ХВАААААТИТ! ОСТАНОВИТЕ ЭТО! Но, все, что мне оставалось делать - это лежать в полутьме пустого родзала и рыдать, заставляя сжиматься, казалось бы, привыкшие к чужой боли, сердца медперсонала.
За несколько минут до начала шквала поздравлений был звонок мужу:
- Я родила. Но все не хорошо. Он был синий, и не кричал. Почему-то в лёгких была кровь. Врачи откачали, думали, что моей наглотался, он закричал. Но через некоторое время (наверное, даже меньше минуты, не знаю точно) лёгкие вновь заполнились кровью. Его забрали в реанимацию. Больше ничего не знаю. Так что отмечать пока нечего.
Муж, обычно скупой на эмоции, заплакал. Спрашиваю:
- Ты плачешь от радости, или потому что все так вышло?
- Не знаю, от радости наверное. Я поздравляю нас.
- И я поздравляю. Как только что-то узнаю - сразу позвоню.
Немного позже был звонок маме. К слову, родителям я вообще не говорила, что рожу сегодня, дабы не волновать лишний раз. Когда меня готовили к переводу из отделения патологии беременности в родзал, сказала маме только, что не нужно сегодня ко мне приезжать, у меня все есть и много процедур назначено, меня не выпустят. Так что все случившееся стало для них полной неожиданностью.
- Алло, мам. Ну я родила.
- Как родила? - в голосе её бурным коктейлем смешались безграничное удивление и восторг.
- Ну как-как. Как все рожают, так и я родила.
Слышу в трубке возгласы отчима: Ох, что, родила?
К сожалению, момент ликования мне пришлось прервать суровой реальностью:
- Подождите, сильно не радуйтесь, всё плохо...
Наверное, не нужно было быть столь резкой. Наверное, прежде, чем сообщать близким людям плохие новости, нужно их подготовить, стараться говорить деликатнее. Но разве тон, которым ты сообщаешь страшное, может смягчить боль? Могла ли я, находящаяся в состоянии животного ужаса, быть более корректной?
В этом состоянии я пребывала, по всей видимости, уже не первый час. Нет, рожать было не страшно. Больно - да. Я беспокоилась, что у меня не хватит сил. Сказалось состояние здоровья в последние недели беременности и бессонная ночь перед родами. Но страх, истинный, парализующий, родился одновременно с моим ребёнком. В ту секунду, когда я увидела его, синенького, дергающего ручками и ножками, как беспомощный щенок, перевернутый на спинку. Секунда, две, три...
- Почему он не кричит? Что с ним? Что с моим малышом? Почему он не дышит? Нарастающую истерику оборвала врач, принимавшая роды. Она прикрикнула:
- Да ты видишь, он живой!
Вслушиваясь в переговоры бригады неонатологов, я практически не замечала манипуляции, которые проводила со мной (внутри меня) акушерка. "Что там у него, кровь? Вот жук, наглотался". С кресла было видно, как ему в ротик вставили трубочку, кровь, которая выходила из его маленького тельца. Вот он, первый крик. Но ликования не было. Наверное, сердце чувствовало, что это ещё не победа. Крик через некоторое время сменился зловещей тишиной. "Опять лёгкие кровью наполнились. Это не её, это у него кровотечение. Забираем в реанимацию".
Медсестра поднесла ко мне ребёнка, слегка прикрытого пелёнкой. Она держала его вертикально. Параллельно неонатолог мне объясняла, что нужно забрать его в реанимацию, потому что кровотечение не останавливается. О ходе его лечения и его состоянии мне сообщат. На тот момент я видела его в первый раз. Он смотрел на меня одним глазом, будто прищурившись. Было что-то необычное в этом взгляде. Он был такой... Уверенный? Спокойный? Наверное, он знал то, чего не знала я. Что мы ещё увидимся. Что наши взгляды пересекутся ещё сотни миллионов раз. Что я буду целовать его ещё сотни миллионов раз. Что обязательно услышу от него столь драгоценное "мама". Что его ручки, движимые безграничной детской любовью, непременно обнимут меня.
Кажется, в этот момент, когда мы впервые смотрели друг на друга, я тоже на мгновение успокоилась. Я погладила его где-то в районе ключицы, и сказала:
- Давай, малыш, удачи тебе.
Довольно сухо и скупо. После этого его унесли в неизвестность...
Тем временем бригада родзала продолжала свою работу. Мне наложили небольшой шов, врач заполняла бумаги. На вопрос (не мой) из-за чего это могло произойти, она растерянно произнесла:
- Не знаю, мы не были готовы, воды были чистые...
Поток слишком свежих и болезненных воспоминаний прервала вбежавшая ко мне неонатолог. Она выпалила на одном дыхании:
- Ребёнок очень тяжёлый, кровит изо всех щелей. В общем, не знаю. - махнула рукой и убежала. Вопрос, на который мне нужен был, как воздух, положительный ответ, остался у меня во рту - он хотя бы выживет? Я задала его позже акушеру-гинекологу, когда меня уже увозили в послеродовую. Она равнодушно (равнодушно?) развела руками и сказала - не знаю, тебе сообщат. И она действительно не знала. Не знал никто на этом свете.
После визита неонатолога я вновь позвонила мужу. Уже не в силах сдерживать рыдания, я рассказала о её словах. Я просила простить меня, ведь это я во всем виновата, если бы не я, все было бы хорошо. Что он говорил в ответ, я была уже не в силах воспринимать.
Послеродовая палата была двухместной. Соседка, девушка примерно моего возраста, с порога начала рассказывать мне о своих родах, о временной потере зрения, о том, что её ребёнок в реанимации, что он так же не дышал из-за пневмонии. Говорила она долго, о чем - то спрашивая меня. Это немного отвлекало, но я была в слишком плохом психическом состоянии, чтобы включиться. Зашла медсестра, совсем молоденькая девушка, объяснила мне, что делать дальше. Узнав, что с моим ребёнком, она ласково похлопала меня по плечу и сказала - не переживай, все будет хорошо. Это обычно бесящая, стандартная фраза была сказана с такой невероятной теплотой, что проникла в самую суть, и растеклась солнышком по телу.
В падающем самолёте нет атеистов. И когда мой самолёт с нечеловеческой скоростью устремился в бездну, я молилась всем силам, которые только знало человечество. Только не забирайте его у меня. Если сегодня кто-то должен умереть - пусть это буду я, пожалуйста. Он должен жить. Заберите меня, в пекло, в бесконечные муки, только пусть он выживет. Я просила о помощи близких мне людей, которые перешли в мир иной. Недавно погибший друг, видимо, услышал меня. Он пришёл ко мне во сне в эту ночь. Сказал, что и оттуда за меня переживает. Даже будучи за гранью, ты заботишься о нас. Царствие тебе небесное, Тёмочка!
Где-то около двенадцати ночи мне позвонил муж. Он с сёстрами приехал в роддом, через приёмный покой хотели вызвать врача из реанимации, чтобы узнать о состоянии ребёнка. С ними смогли только поговорить по телефону. Сказали, что ребёнком занимаются, никто его не бросил, пытаются остановить кровотечение, переливают кровь. Вызвали заведующую отделением, она уже там. Все, что я смогла сказать - значит, он ещё жив.
Лично в этом убедиться я смогла только на следующий день, в 10 утра. Именно в это время мамам было позволено посещать детей в реанимации. Только лишь увидев его, в кювезе, в трубочках, я выдохнула. Ты здесь. Ты жив. Ты существуешь. У нас есть надежда. У нас есть будущее.