Оставшуюся часть ночи, старик провёл на ногах. С топором в руках, он, вышагивая вокруг уцелевших ульев, подозрительно прислушиваясь к шорохам тёплой августовской ночи, с отвращением куря одну папиросу за другой, и в который раз пробуя пальцем тупое лезвие. Такое дикое, хладнокровное и бесчеловечное воровство поразило Степаныча в самую душу, и случись кому-то приблизиться к нему в тот момент, он убил бы его без колебания, тем же отточенным движением, каким он ловко рассекал смолистые, сосновые поленья.
Когда солнце окончательно растопило ночной мрак, и оставшиеся пчёлы трудолюбиво потянулись к лежавшему за рощей полю, Степаныч отбросил топор, схватил литровую бутыль самогона и побежал прямиком в сторожку, откуда вернулся через два часа, с горящими глазами и тремя огромными, насквозь проржавевшими капканами.
Старик чистил, правил и смазывал их до самых сумерек и когда кровавые отблески заката зажглись на его головой, стальные челюсти были готовы к употреблению. Он опробовал их на черенке лопаты и, когда острое железо звонко и жадно впилось в сухое дерево, его лицо озарила суровая улыбка, первая за этот день. Дед расставил капканы на трёх стратегических направлениях вокруг ульев, замаскировав их сверху сухой травой и пылью, а сам спрятался в бане, готовый выскочить наружу, едва услышит подозрительный шум. Он сердцем чуял, что «медокрад» вновь пожалует к нему в гости и этот раз готовился встретить его во всеоружии.
Ночь выдалась ветреной. Несколько раз Степанычу казалось, что кто-то пробирается к ульям, и он отворял дверь бани, готовый ринуться в кишащую призраками тьму, но то были лишь тени и шорох ветвей, шорох и тени. После четырёх часов тревожной вахты, в течении которой, старик без устали поддерживал в себе боевой дух смородиновым самогоном, мерный срежет веток по крыше бани начал его усыплять. Он шлёпал себя по щекам, щипал за ляжку, прикладывал прохладную бутыль ко лбу и просто ругался, но свет в его глазах неуклонно мерк...
Во время одного из таких «полуснов», ему почудилось, что кто-то осторожно сдвигает крышку улья. Кровь бросилась в голову Степанычу. Забыв про фонарь, с топором наголо, он выскочил наружу и увидел какую-то тень, склонившуюся над ульем, а затем, к вящему его ужасу деда, юркнувшую внутрь и задвинувшую крышку обратно...
Сжав зубы, чтобы не зареветь и не вспугнуть супостата, Степаныч, не разбирая дороги, ринулся вперёд, намереваясь схватить мерзавца, и для начала как следует «угостить» его обухом, но неожиданно, услышал звучный лязг, и в туже секунду его левую икру пронзила острейшая боль. Но Степаныч стерпел... Он рухнул на землю без звука, точно раненный разведчик близ вражеского окопа и молча начал проклинать весь белый свет, попутно пытаясь разжать мёртвую хватку капкана. По счастью, его старые, сроду нечищеные, и оттого давно окаменевшие «кирзачи», которые дед носил с марта по ноябрь, смягчили удар, и кость уцелела. Немного отдышавшись и придя в себя, старик, оставив попытки высвободить ногу, поднялся, и шустро допрыгал к улью, чьё потревоженное чрево издавало странные звуки. Порывисто сдёрнув крышку, Степаныч, не раздумывая, запустил внутрь жадную руку.
- Убью! – заорал он не своим голосом, чувствуя, что ухватил кого-то небольшого и верткого. – А ну, гад, вылезай! Вылезай по-хорошему, падла!
В ответ, некто так тяпнул Степаныча за пальцы, что старику показалось, что будто он сунул их под пресс.
- Ах ты, чёрт! - взвыл он и, отбросив топор, дважды ударил дюжим кулаком куда-то в темноту и, как ему показалось, попал своему неприятелю прямо в глаз.
Существо пронзительно взвизгнуло, так, словно пнули тощую свинью, и обмякло. Ухватив вора обеими руками, Степаныч выволок его из улья и встряхнул на вытянутых руках. В неровном свете мелькавшей за тучами луны, он попытался разглядеть свою безвольную добычу, но смог различить лишь короткое, толстое, как небольшой бочонок тело, пару маленьких рук, пару маленьких ног, уродливую голову и длинный, облезлый хвост...
- Попался, в бога душу моря мать, - радостно заревел дед, видя, что грабитель приходит в себя. – Куда дел мёд?! А ну говори! Говори, а не то в раз пришибу! Буй тебе по боку!
Степаныч вновь занёс с самым свирепым видом свой могучий кулак и это подействовало. Существо, мешком повисшее в его руке зашевелилось и подало голос:
- Съел... – пробурчало оно.
- Весь?! – изумился Степаныч.
- Весь... – печально ответил «бочонок».
- А рамки куда дел? А пчёлы? Ты куда всех пчёл подевал, Ирод?! А ну, говори!
- Всё съел... – жалобно отозвался незваный гость. – Вместе с рамками и с пчёлами... Больно уж он у тебя вкусный... Мёд...
Степаныч поднёс тушку к своему уху и действительно услышал нестройное гудение внутри.
- Ах ты, подлец! - заволновался старик. – Мало того, что весь мёд умял, так ещё и улей разорил! А ну, выплёвывай пчёл обратно! Как есть выплёвывай, а не то сам выну!..
Старик схватил топор и затряс им в воздухе. Существо задрожало от страха.
- Хорошо, хорошо, - затараторило оно. – Только не убивай меня! Только не убивай!
- Выплёвывай, а там видно будет! – сурово отрезал Степаныч. – Только, ты, гад этакий, аккуратно их выплёвывай, по одной, чтоб не повредить! За каждую пчёлку мне ответишь, пакостник ты мелкий, за каждую!
Старик опустил неопознанное существо головой в улей, и рявкнул:
- Ну, чего застыл? Сказано было - выплёвывай живо!
Для пущей убедительности, дед звучно шлёпнул плоской стороной лезвия по тому месту, где, по его предположению, у грабителя находилась задница.
«Бочонок» хрюкнул, ойкнул, обречённо вздохнул и, давясь и икая, начал одну за другой выплёвывать обратно всех проглоченных пчёл. Пчёлы были с головы до ног перепачканы мёдом и чем-то чёрным, похожим на солярку, но в массе своей были живы и по всему должны были скоро оправиться.
- Так тебя и раз так... - сказал дед спустя четверть часа, убедившись, что в животе странного существа никто больше не гудит и закрыв улей. – А теперь, идём как в дом.... Посмотрим на свете, что ты за фрукт такой!
- Отпустил бы ты меня лучше, - ужом заизвивался незнакомец. – Я больше не буду!
- Ты мне ещё за это ответишь! – прикрикнул на него старик, указывая на сомкнутый капкан на своей ноге. – И за пальцы!.. Идём по-хорошему, а то ещё раз приложу!..
«Бочонок» вновь безжизненно обвис в руке деда и тот, прихрамывая, двинулся к дому.
Когда Степаныч зажёг на веранде свет и его близорукие глаза перестали слезиться, то увидел, что поймал он никого иного как... чёрта. Чёрт был старым и походил на грустную, старую, пузатую макаку, какую старик раз видел в зоопарке. Мышиного цвета шерсть чёрта была плешивой и грязной, брюхо почти голым, ноги кривыми, рога маленькими и неряшливыми, а под левым глазом красовался огромный «фонарь», при виде которого старику на душе потеплело.
- Помнят руки...
Чёрт смотрел на Степаныча с нескрываемым ужасом. Его уцелевший глаз выражал страх и покорность, и весь он вздрагивал от каждого резкого движением деда, ожидая новых ударов, но закончившему беглый осмотр своей «дичи» старику было не до него. Крепко скрутив чёрта бельевой верёвкой и бросив его под стол, Степаныч с помощью топора и лома снял капкан, стянул сапог, закатал штанину и начал промывать рану единственной имеющейся в хозяйстве медицинской жидкостью – крепчайшим самогоном, настоенным на майском смородиновом листу. Он так же немного плеснул на укушенные пальцы, после чего, приняв двести пятьдесят грамм обеззараживающего снадобья внутрь, неуклюже перебинтовал ногу серым кухонным полотенцем и полез на чердак, спать.
- Утром решу, что с тобой делать, - сказал он чёрту, затыкая ему рот сапогом. – И смотри тут, не бузи, а то враз угомоню... Ишь, черти, повадились... Ну дела, ну дела...
Проспал Степаныч допоздна, а проснувшись, никак не мог понять, радоваться ему или нет, и только после долгих размышления нахмурился.
- Вот ещё заняться мне не чем было, так чёрта поймал на свою голову - пробурчал он, закуривая. – Э-хе-хех, ладно, посмотрим... Может для чего и сгодиться в хозяйстве, а нет, так утоплю...
С аппетитом позавтракав яичницей с сухарями, старик вытащил наполовину задохшегося чёрта из-под стола, вырвал у него изо рта изжёванный сапог и милостиво протянул кусок тому сухарь и стакан воды.
- На ка, поешь маленько... А то уж больно ты жалкий...
Однако чёрт замотал головой и сказал:
- Нет, Степаныч... Мне бы то же яишенки... И самогончику... Принеси, Степаныч! Я знаю, у тебя есть...
- А хрена лысого с мочёным якорем, тебе, случайно не поднести? - веско осадил его дед. – Покуда ульи мне не поправишь и всех пчёл не вылечишь, будешь под столом жить, связанным, на воде и хлебе. И лупить тебя буду, каждый божий день, авось ума наберёшься, пчелоглотатель хренов!..
- Не умею я ульи чинить, - заверещал чёрт. – Не приучен! И пчёл лечить не обучался! Вот есть могу, это да. И пить. Это мне сподручно, а вот наоборот - ну никак...
- А раз не можешь, то и на кой чёрт ты мне сдался? – вдумчиво произнёс Степаныч. – Брошу ка я тебя в сухой колодец, а сверху песком закидаю, да камнями... Там тебе самое место будет... Это ж удуматься надо, чтобы мёд целиком с пчёлами жрать! Каким же поганцем быть нужно, что таким подлым делом заниматься, а!? Понимать же нужно...
- Не могу я без мёду, Степаныч, - завопил чёрт. – Болею я! Вишь, какой мерзкий стал? Самому противно...
- Вижу, вижу, - покачал головой Степаныч, доставая бутыль из шкафа. – И чем же это ты таким болен, а?
- Известное дело чем, - уныло ответил чёрт. – Болотной чесоткой... Этой напастью в Мещёре каждый второй чёрт мается... А лучше мёда, известно, средства нет... в особенности лугового...
- Я вот тебя сейчас от чесотки-то твоей живо вылечу, - стукнул стаканом по столу Степаныч. – Керосина плесну на твою поганую шкуру, да и подожгу, вмиг будешь здоровёхонек!
- Не надо, Степаныч, - захныкал чёрт. – Я ж безвредный... Сижу себе в болоте, да людей пугаю... Но не до смерти, а так, для острастки, чтоб не совались... Нечего им на болотах делать... Наше это место, чёртово...
- Не до смерти значит? – уточнил Степаныч, проглотив самогон и лукаво прищурившись. – Ну, так, тогда, это совсем другое дело!.. Тогда совсем другой с тебя спрос!.. Я ж тоже, поди, не зверь какой... Я ж с понятием...
Выпил Степаныч ещё немного, заткнул обратно чёрту рот сапогом, снял свой старый ремень с пояса, смочил его хорошенько в скипидаре, посыпал от души морской солью, и ну давай охаживать чёрта по спине да по заднему месту, да не просто, а с оттягом, «что бы в точности уразумел». Чёрт верещал и силился вырваться, но Степаныч крепко наступил ему на хвост и лупил подлеца больше часа, покуда руки не устали, а напоследок так припечатал тощий зад чёрта пряжкой, что на том отчётливо засияли и якорь и пятиконечная звезда. Затем он оставил чёрта хныкать в углу и ушёл в огород, а к вечеру вернулся.
- Ну, как самочувствие, - осведомился он у чёрта. – Ничего не ломит?..
Чёрт замотал головой.
- Нисколечко.
- Ага, - прищурился хитрым глазом старик. – А не щипет ли, где, часом?..
- Нет, - твёрдо ответил чёрт.
- Стало быть, к труду и обороне готов?..
- Готов! – выпалил чёрт без малейшей задержки.
После утренней «оздоровительной» процедуры, он сделался точно шёлковый и был на всё согласен.
- Вы мне только покажите, многоуважаемый Степаныч, как ульи чинятся, - лепетал он, украдкой ощупывая свой пылающий зад. – Я всё мигом усвою! Я понятливый...
- Некогда мне тебе уроки устраивать, - хмуро пробурчал в ответ Степаныч. – Наколи как лучше дров и баню затопи, а то от твоей вони издохнуть можно, а там поглядим...
Степаныч развязал чёрта, а чтобы тот не сбёг, присобачил ему к ногам цепи, прикрепив к концу одной старый аккумулятор, а к другой, ржавую раму от гоночного велосипеда. Напоследок он ещё раз внушительно потряс ремнём:
- Попробуешь смыться – поймаю и так выдеру, что всю жизнь будешь стоя спать! Понял?
Чёрт кивнул. Зад у него вспух так, что даже без цепей он еле ковылял. Однако, он довольно быстро наколол дров, ловко натопил баню и явился к Степанычу с докладом.
- Всё готово, Ваше сиятельство! – выпалил он, силясь стать по стойке смирно. – Мыться подано!
- Какое я тебе сиятельство, - побагровел в тайне страшно польщённый старик Степаныч. – Я матрос Северного флота! Ясно тебе?! Я тут эту контрреволюцию не потерплю!
Чёрт испуганно вжал голову в плечи, но дед добродушно усмехнулся.
- Ладно, ладно, сохатый, пойдём, попаримся... Глядишь, и чесотка твоя сойдёт... Есть у меня одно средство...
Но чёрт заупрямился.
- Я болотный чёрт, а не какой-то там домовой, - с достоинством заявил он. - Нам мыться никак нельзя... И особливо в горячей воде... Облезть можем...
- Хуже уже не будет, - повысил голос Степаныч и, ухватив чёрта за рога, потащил его в баню...
Продолжение следует...