Денис Давыдов, как известно, прославился во время Отечественной войны 1812 года не только как лихой гусар, но и как поэт и мемуарист. Во время второй Отечественной войны 1914 года, как называли в России Первую Мировую, в русской армии снискал славу еще один поэт, ставший гусаром.
Все знают его как поэта-акмеиста, одного из символов "Серебряного века", многие — как исследователя Африки, и единицы знают, что он прошел всю Первую Мировую войну, хотя самые известные его фотоснимки — как раз в военной форме.
Начал войну в 1914 году рядовым-добровольцем, а закончил — в 1918-м офицером-прапорщиком. Гвардеец-улан, "черный гусар". С войны вернулся кавалером-орденоносцем. Надеюсь, когда-нибудь снимут хороший художественный фильм о боевом пути этого незаурядного человека и поэта.
Речь идет о Николае Степановиче Гумилеве. На войну он, будучи известным на всю Россию поэтом, которого боготворила публика, пошел добровольно в качестве вольноопределяющегося вслед за своим старшим братом Дмитрием, кадровым офицером, призванным из запаса. Говорят, пошел от скуки. Ему надоела столичная богемная жизнь. Еще недавно его увлекали экспедиции в Абиссинию. А в конце июля 1914 года его охватил патриотический порыв.
Один известный театральный критик писал о Гумилеве: "Войну он принял с простотою совершенной, с прямолинейной горячностью. Он был, пожалуй, одним из тех немногих людей в России, чью душу война застала в наибольшей боевой готовности. Патриотизм его был столь же безоговорочен, как безоблачно было его религиозное исповедание".
Но попасть ему в действующую армию оказалось не так просто. Еще в 1907 году при прохождении военной комиссии Николай Гумилев по состоянию здоровья был "признан совершенно неспособным к военной службе, а потому освобожден навсегда от службы"… В июле 17-го ему предстояло пройти вторичную медкомиссию, и все-таки 30 июля (ст. ст.) он получил Свидетельство №91: "Сим удостоверяю, что сын Статского Советника Николай Степанович Гумилёв, 28 л. от роду, по исследованию его здоровья оказался не имеющим физических недостатков, препятствующих ему поступить на действительную военную службу, за исключением близорукости правого глаза и некоторого косоглазия, причем, по словам г. Гумилёва, он прекрасный стрелок. Действительный Статский Советник Доктор Медицины Воскресенский. 30 июля 1914 года".
После получения всех необходимых документов Гумилева определили вольноопределяющимся (так называемым "охотником") в 1-й маршевый эскадрон Лейб-Гвардии Уланского полка. Ему предстояло пройти краткосрочную подготовку в Гвардейском запасном кавалерийском полку, в котором готовили всадников для гвардейских дивизий. Полк располагался в Кречевицких Казармах — небольшом поселке на реке Волхов, ниже Новгорода.
1-й маршевый эскадрон прибыл на позиции 30 сентября. К тому времени сам Лейб-Гвардии Уланского Ея Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полк, входивший во 2-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию, совершил длительный поход по Восточной Пруссии, впервые перейдя границу 27 июля 1914 года. Участвовал в тяжелых боях, и 9 сентября был отправлен на отдых в ближний тыл. На это время полк расквартировали в городе Россиены (в н.вр. — Рассейняй, Литва). Здесь в разведвзводе эскадрона Ея Величества (т.е. 1-го эскадрона) и началась боевая служба Николая Гумилева.
Как вспоминал позже один из сослуживцев Гумилева Н. Добрышин, в Лейб-гвардии Уланском полку "отношение к вольноопределяющимся было крайне суровым: они жили вместе с солдатами, питались из общего котла, спали на соломе и часто вповалку на земле".
Добрышин писал, что Николай Гумилев не отличался выправкой, и на фоне рослых стройных унтер-офицеров выглядел "невзрачно". Но как убедились вскоре его однополчане, "он был исключительно мужественным и решительным человеком с некоторой, впрочем, склонностью к авантюризму".
В середине октября Лейб-гвардии Уланский полк был временно включен в состав 4-й отдельной кавалерийской бригады генерал-майора Майделя. А уже 17 октября при взятии городка Владиславов (в н.вр. — Кудиркос-Науместис, Литва) произошло боевое крещение Николая Гумилева. Затем гвардейские уланы отличились при наступлении вглубь Пруссии, а в ноябре их перебросили в Южную Польшу, где регулярные боестолкновения с противником продолжились. 1 ноября Гумилев уже писал о себе как о "ветеране, много раз побывавшим в разведках, много раз обстрелянном". А ведь прошло всего две недели с момент его первого сражения!
За добытые сведения в одной из таких разведывательных вылазок в ночь с 20 на 21 ноября поэт-улан был удостоен своей первой награды — "солдатским Георгием". Приказом по Гвардейскому кавалерийскому корпусу от 4 декабря 1914 года № 30 Гумилева наградили Георгиевским крестом 4-й степени и повысили в звании до ефрейтора. Крест за №134060 был вручен ему сразу после наступления Нового 1915-го года и его возвращения из трехдневной побывки в Петрограде в декабре 1914 года. А в конце января Гумилев еще раз посетил столицу. На этот раз — с Георгием на груди и в чине младшего унтер-офицера, который ему присвоили 15 января за отличия в делах против германцев. Оба раза он произвел фурор среди своих столичных товарищей по поэтическому цеху. Поэт-фронтовик-орденоносец!
В середине марта в результате непрерывных боевых действий и вылазок на территории нынешних Литвы, Польши и Белоруссии Гумилёв серьезно простудился. Для лечения был эвакуирован в Петроград, где его положили в "Лазарет деятелей искусства" на Петроградской стороне. Последующие два месяца Николай Гумилёв находился то в лазарете, то дома в Царском Селе.
Николай рвался обратно в полк. Возможно, на это рвение во многом повлияли ухудшавшиеся отношения с Ахматовой. Несмотря на то, что "перед переосвидетельствованием медицинской комиссией доктор говорил ему, что по состоянию здоровья должен признать его негодным к военной службе, Гумилёв упросил признать его годным и, невзирая на плохое состояние, уехал на фронт" (П. Лукницкий, "Труды и дни").
На фронте продолжились ежедневные разведывательные разъезды. Летом 1915 года, когда его полк воевал уже в районе Западного Буга, Гумилев был представлен ко второму Георгиевскому кресту. 6 июля началась масштабная атака противника у деревни Заболотце. Его эскадрону была поставлена задача удерживать позиции до подхода пехоты, что и было успешно выполнено, причем было спасено несколько пулеметов, один из которых нес Гумилев. За этот бой Приказом по Гвардейскому кавалерийскому корпусу от 5 декабря 1915 года №1486 ему был пожалован Георгиевский крест 3 степени за №108868 (правда, его Гумилев смог получить только весной следующего года). Этим же приказом ему присвоили чин старшего унтер-офицера.
Далее были тяжелейшие бои в окрестностях Брест-Литовска и Кобрина, в глухих болотистых лесах Белоруссии. Русская армия отступала от Западного Буга. В конце августа 1915 года Гумилеву удалось снова побывать в Петрограде, на этот раз по скорбному событию — умер отец Анны Ахматовой. Событиями сентября 15-го заканчиваются его интереснейшие "Записки кавалериста", в которых Гумилев описал год своей службы в Уланском полку. "Записки" регулярно публиковались в газете "Биржевые ведомости" с 3 февраля 1915 года по 11 января 1916 года.
20 сентября 1915 года унтер-офицер Гумилев покинул расположение Лейб-гвардии Уланского полка, его откомандировали в Петроград для учебы в школе прапорщиков. Ему предстояло пройти экзаменовку на младший офицерский чин.
В действующую армию Гумилев возвратился в апреле 1916 года в чине прапорщика 4-го эскадрона Александрийского 5-го гусарского Её Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка. Офицерское звание ему было присвоено приказом Главнокомандующего армиями Западного фронта от 28 марта 1916 года за №3332. 5-й гусарский полк располагался недалеко от тогдашних позиций Лейб-гвардии Уланского полка — в фольварке Рандоль вблизи Двинска (территория современной Латвии). В своем новом полку Гумилев появился прямо к Пасхальной службе 10 апреля.
Латышская "гусарская баллада" продлилась для Гумилева почти на год. 5-й гусарский Александрийский полк имел знаменательную историю, его старшинство датировалось 11 августа 1776 года. Кавалеристы этого полка носили черные мундиры, за что их и прозвали "черными гусарами". Их также называли "гусарами смерти" или "бессмертными гусарами". Они отличались бесстрашием в бою, их символикой стали серебряные черепа и знак мальтийского креста.
Николай Гумилев так воспел своих однополчан:
Взгляните: вот гусары смерти!
Игрою ратных перемен
Они, отчаянные черти,
Побеждены и взяты в плен.
Зато бессмертные гусары,
Те не сдаются никогда,
Войны невзгоды и удары
Для них как воздух и вода.
Ах, им опасен плен единый,
Опасен и безумно люб,
Девичьей шеи лебединой
И милых рук, и алых губ.
"Небольшого роста, я бы сказал непропорционально сложенный, медлительный в движениях, он казался всем нам вначале человеком сумрачным, необщительным и застенчивым. <...> он всегда обращал на себя внимание своим воспитанием, деликатностью, безупречной исполнительностью и скромностью. Его лицо не было красиво или заметно: большая голова, большой мясистый нос и нижняя губа, несколько вытянутая вперед, что старило его лицо. Говорил он всегда тихо, медленно и протяжно", — так описывал Гумилева его сослуживец по гусарскому полку. Тем не менее, его ценили и как офицера и как человека. "Хороший офицер и, знаешь, парень хороший", — отзывался о Николае командир 4-го эскадрона подполковник фон Радецкий.
Менее, чем через месяц — 6 мая 1916 года — Гумилев опять серьезно простудился и был отправлен в тыл на излечение. У него обнаружили процесс в легких, его поместили в лазарет Большого дворца в Царском Селе, где старшей медицинской сестрой работала императрица Александра Федоровна, шеф обоих полков, в которых служил Гумилёв. В начале июня его отправили поездом в Крым, где он пробыл около месяца в одном из санаториев Массандры. 18 июля врачебная комиссия в Петрограде признала Гумилева годным к дальнейшему прохождению службы, и ему было предписано возвратиться в действующую армию.
25 июля прапорщик Гумилев прибыл в свой полк, который все так же располагался в Латвии, где постоянно проходили эскадронные и полковые занятия и учения. А 17 августа Гумилев был снова командирован в Петроград — для держания экзамена в Николаевском кавалерийском училище на получение следующего офицерского чина. Но из 18 предметов он не явился на два — по фортификации и конно-саперному делу, соответственно экзамен на звание корнета не выдержал. Возможно на эту безалаберность повлиял начавшийся бурный роман с Ларисой Рейснер.
В конце октября 1916 года Гумилев уже снова в Латвии в расположении своего полка, который не вел активных боевых действий, находясь в резерве. На Рождество он сумел опять на несколько дней вырваться в Петроград, а новый 1917-й год встречал уже в окопах на берегах Западной Двины.
Остались воспоминания о тех днях: "В 1916 году, когда Александрийский гусарский полк стоял в окопах на Двине, шт.-ротмистру Посажному пришлось в течение почти двух месяцев жить в одной с Гумилёвым хате. Однажды, идя в расположение 4-го эскадрона по открытому месту, шт.-ротмистры Шахназаров и Посажный и прапорщик Гумилёв были неожиданно обстреляны с другого берега Двины немецким пулеметом. Шахназаров и Посажный быстро спрыгнули в окоп. Гумилёв же нарочно остался на открытом месте и стал зажигать папироску, бравируя своим спокойствием. Закурив папиросу, он затем тоже спрыгнул с опасного места в окоп, где командующий эскадроном Шахназаров сильно разнес его за ненужную в подобной обстановке храбрость — стоять без цели на открытом месте под неприятельскими пулями".
А в январе 1917 года в 5-й гусарский полк пришло неутешительное известие. Было объявлено о частичном расформировании полка и сокращении числа эскадронов с шести до четырех, высвободившихся гусар предполагалось отправить в стрелковые части. Каждый гусар-офицер с ужасом ждал решения своей участи. Гумилеву повезло, 23 января его прикомандировали к интендантской службе для заготовки сена для частей дивизии, и он избежал унизительного перевода из гусар в пехотинцы.
В этот же день Гумилёв навсегда покинул полк. Местом его назначения была станция Окуловка, расположенная на железной дороге Москва — Петроград. Эти места были ему знакомы еще с довоенных времен. Для Гумилёва особенно важно было то, что отсюда рукой подать до столицы. Он получил предписание, разрешающее ему свободное перемещение и позволяющее посещать Петроград, чем и воспользовался при первой же возможности. В конце января он отправился в город повидаться с Ларисой Рейснер, которая захватила все его чувства.
Пока Гумилев занимался заготовкой фуража в стране произошла революция. Царь Николай II отрекся от престола, власть перешла к Временному правительству. Изменения в судьбе должны были коснуться и Гумилева — его фамилию все-таки внесли в список 20 офицеров, которым надлежало убыть в стрелковые полки. Спасла его от этой участи болезнь — опять обострился процесс в легких — и эвакуация в марте в Петроград. Он был помещен в 208-й городской лазарет.
23 марта 1917 года командованием полка был подготовлен "Список обер-офицеров 5-го гусарского Александрийского полка, представленных за боевые отличия к наградам", среди которых значилась и фамилия прапорщика Николая Гумилёва. В приказе по полку №112 от 13 апреля 1917 года было объявлено: "Приказом по войскам 5 армии от 30 марта 1917 года №269 за отличия в делах против неприятеля <...> прапорщики Гейне и Гумилёв награждены орденами Св. Станислава 3 ст. с мечами и бантом <...> Означенные награды внести в послужные списки названных обер-офицеров". Но сам орден Николай Гумилёв так никогда и не получил...
И все-таки Гумилев не хотел оставаться в революционном Петрограде, "в смертельно надоевшей ему обстановке". В начале мая он добился отправки на Салоникский фронт в Грецию, где воевали части Русского экспедиционного корпуса. Официально он ехал туда в качестве корреспондента "Русской воли". На самом деле — с целью "пополнения офицерского состава особых пехотных бригад, находящихся на Салоникском фронте". Существует также неподтвержденная версия о том, что Гумилев выполнял особую миссию русского командования, связанную с разведывательной деятельностью. Об этом косвенно говорит тот факт, что путь его проходил через Финляндию, Швецию, Норвегию, Англию, где он задерживался от нескольких дней до нескольких недель, и только к 1 июля 1917 года он прибыл в Париж. Здесь его по настойчивой просьбе представителя Ставки Верховного Главнокомандующего и Временного правительства во Франции генерала Занкевича оставили для продолжения службы в Русской военной миссии.
В конце июля прапорщик Николай Гумилев приступил к своей службе в качестве офицера для поручений при только что назначенном Военном Комиссаре Временного правительства Е.И. Раппе. Все документы Военного Комиссара, в том числе и секретные, проходили через его руки, на каждом из них стояло его факсимиле: "Верно: прапорщик Гумилев". Он готовил различные документы, от писем и приказов до проектов русско-французских соглашений, в его обязанности входило также заниматься "разбором разных солдатских дел и недоразумений". Для этих целей Гумилеву был выписан специальный пропуск для свободного передвижения по Франции. Это необычное для строевого некадрового офицера служебное положение Гумилев занимал до конца года. Надо отметить, что большим подспорьем в его работе было великолепное знание французского языка — в 1906-1907 годах он уже жил в Париже, когда учился в Сорбонне.
Бацилла революционных волнений стала проникать и в Русский экспедиционный корпус, расквартированный во Франции. Летом 1917 года эти настроения вылились в открытые беспорядки некоторых частей, в сентябре против мятежников пришлось применить артиллерию. Гумилёв к восставшим относился крайне отрицательно и по долгу службы принял деятельное участие в подавлении бунта. Так, ультиматум восставшим принадлежал его перу.
В эти же дни в Петрограде был выпущен документ, который напрямую касался Николая Гумилева, но о котором он вряд ли когда-нибудь узнал. 21 сентября 1917 года прапорщик Гумилев официально был исключен из списков 5-го гусарского Александрийского полка.
С сентября Парижская военная миссия в соответствии с полученным распоряжением начала готовить Русский экспедиционный корпус к возвращению на родину. А в конце октября в России произошла вторая революция за год, и Временное правительство перестало существовать. Судьба Русского корпуса становилась все более неопределенной, также как и судьба самого Гумилева, который абсолютно не принял большевистский переворот 25 октября. Вскоре он был отстранен от выполнения служебных обязанностей адъютанта Военного Комиссара.
Гумилев попытался перевестись на Месопотамский фронт в Персию. Удивительно, но его "трудоустройством" занимались высшие русские военные чины как в Париже, так и в Лондоне — генералы Занкевич и Ермолов. Для осуществления задуманного Гумилев в начале января отправился в Англию, но попасть в Персию ему было не суждено. В Лондоне он пару месяцев проработал в шифровальном отделе Русской военной миссии. 3 марта между большевиками и Германией был заключен печально известный Брестский мирный договор, а 10 апреля 1918 года Гумилев сел на пароход, который отвез его в Советскую Россию. Друзьям, которые пытались его отговорить от возвращения на родину, Гумилёв, отвечал: "Я думаю, что большевики не опаснее львов!"
На этом фактически и завершилась военная карьера прапорщика Николая Степановича Гумилева. Три с половиной года, проведенных на ратной службе, он не переставал писать стихи и прозу. Хотя сама война не слишком вдохновляла его — он посвятил ей всего четыре стихотворения и дневник "Записки кавалериста". Наверное, для Гумилева война была и своего рода приключением, еще одной "Абиссинской экспедицией", и, как для миллионов русских солдат, — тяжелой работой, которую он, как мог, честно выполнял. На ней он получал новые эмоции для творчества и заряжался энергией для дальнейшего своего существования в этом мире.
"Мало того, что он добровольно пошел на современную войну — он — один он! — умел ее поэтизировать. Да, надо признать, ему не чужды были старые, смешные ныне предрассудки: любовь к родине, сознание живого долга перед ней и чувство личной чести. И еще старомоднее было то, что он по этим трем пунктам всегда готов был заплатить собственной жизнью", — такими словами отозвался А.И. Куприн на гибель Гумилёва от большевистской пули в 1921 году.
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
И залитые кровью недели
Ослепительны и легки,
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки... (1914 г.)