Глава "Мужики помогут!" здесь
Уже совсем в сумерках отправляемся мы еще дальше по селу в самое Подлесье к Мише Безрукому. На фронте Миша по малолетству не воевал, и ладонь на левой руке ему оторвало здесь, в Займище. Подобных случаев тогда среди слишком любопытных к разбросанному на месте недавних боев по лесам и оврагам оружию в #деревнях и селах было немало.
К своему увечью Миша тоже довольно быстро приспособился. Несколько раз по весне он пахал у нас #огород, и я видел, как он здорово справляется с плугом, захлестнув культю специально наброшенным на ручку плуга ремешком. Точно так же Миша косил, орудовал топором и даже молотил цепом рожь. Парень он был горячий, с какой-то чисто разбойничьей закваской, и его многие в деревне побаивались. Но у матери с Мишей были самые хорошие отношения. До войны и немного в войну, когда немцы в сорок втором году открыли в Займище школу, она его учила в старших классах нашей семилетки. Миша этого не забывал и на любую материну просьбу откликался с охотой...
Хорошо знал Мишу и я. Несколько лет тому назад он женился, и вскоре с ним произошла одна смешная, хотя одновременно и грустная история, невольным свидетелем которой я был.
Когда я оказался в больнице, вместе со мной в инфекционном отделении лежала Мишина теща, нестарая еще в те годы женщина, по деревенскому прозвищу Марийка. Болела она брюшным тифом, причем болела очень тяжело и опасно. Находилась Марийка в специальной палате, куда нам, мальчишкам, поправляющимся от скарлатины, строго-настрого было наказано не заглядывать. Но мы все равно изредка нарушали этот запрет и видели сквозь щель в двери Марийку, совершенно изможденную и по-мальчишески наголо остриженную. Миша иногда приезжал на лошади проведать ее, причем почти каждый раз навеселе, поскольку, несмотря на свой совсем еще молодой возраст, любил выпить не хуже Макара Ивановича или деда Митьки.
Но вот однажды он приехал с гробом на возу. В больнице все сразу переполошились, из кабинета в кабинет забегали врачи и медсестры. Мы же, мальчишки, как воробьи, приникли к окнам, жадные к любому событию, которое происходило на улице. Как после выяснилось, кто-то передал Мише, что Марийка умерла, и он приехал ее забирать. Винить Мишу в этом особенно было нельзя. Ни телефона, ни какой-либо иной надежной связи с городом в Займище тогда не существовало, и все новости часто передавались с первым попавшимся случайным попутчиком. Вот кто-то, видимо, и напутал со смертью Марийки... А она вскорости выздоровела и прожила еще, наверное, лет двадцать, помогая Мише растить двоих дочерей и сына, которых в нашей школе довелось учить уже не только матери, но немного и мне...
После недолгих переговоров Миша соглашается ехать в Елино, хотя его жена, быстрая и говорливая женщина, в прошлом тоже материна ученица, осталась этим, кажется, недовольна. Понять ее можно было: она ведь хорошо знала, что вся эта поездка непременно закончится выпивкой, а там, глядишь, и семейным скандалом. Во хмелю Миша становился донельзя ревнивым, вспыхивал и скандалил по любому поводу...
...Еще, наверное, дня два мы с матерью ходим по деревенским мужикам, договариваемся насчет поездки. И в конце концов у Макара Ивановича подбирается артель еще та! Все мужики битые, ломаные, все способные на самую тяжелую, неподъемную работу, но все как один любители выпить. С этим уж приходилось мириться, потому что других, непьющих, мужиков на такое дело не подважишь. Да их, других-то, и не было. Война подмела деревню, считай, подчистую - на фронте погибло без малого двести человек...
...В пятницу перед отъездом у нас с матерью опять заботы. После обеда, спрятав в кошелку бутылку водки, мы отправляемся на колхозный двор готовить в дорогу бендюги. Водка нужна нам для деда Серого, который мастерит и ремонтирует в столярке возы и сани. #Плотник из деда Серого так себе... На серьезную работу (рубить, к примеру, хату) его почни никто не зовет. Делает он все как-то, спустя рукава, со щелями и наперекосяк. Это, видимо, про таких плотников, как он, и сложена чуть обидная поговорка: “Кабы не клин да не мох, так и плотник бы сдох”. Но я-то думаю, что дед Серый был не совсем плотник - его дело именно возы и сани. Он мастерил на редкость легонькие и прочные дубовые саночки, которые были в любом наше дворе. Без них в крестьянском хозяйстве в зимнюю пору никак не обойтись: надо ли вывозить из сарая навоз, ехать ли в лес за сушняком или доставить к реке белье, чтоб пополоскать его в проруби – #саночки всегда под рукой, всегда незаменимы. На саночках деда Серого мы катаемся с горки, наваливаясь на них иногда всей нашей детской ватагой – и ничего, они выдерживают, Мастерски гнул дед Серый полозья для больших саней, дуги для конных упряжек, ладил воловьи ярма и бовкуны (так у нас называется ярмо на одного вола).
Говорят, дед Серый был в хорошей дружбе с нашим дедом Сашком, часто приходил к нему покурить на завалинке, побеседовать о разных крестьянских делах. Теперь же, после смерти деда Сашка, он бывает у нас редко. Зато его жена, бабка Аксинья, нет-нет да и заглянет, повязанная в летнюю пору чистой хусточкой, а зимой тяжелым черным платком. Бабка Марья тут же просит ее “пошептать” меня или Тасю от “примовки”, от “ляку” (то есть от сглаза и испуга) или еще от какой-либо иной неведомой нам болезни, которой мы сейчас вроде бы и не болеем. Аксинья - известная в селе “шептунья”, она знает множество всяких заговоров, но от других знахарок, скажем, бабки Борисихи и бабки Иванихи, наших самых близких родственниц, отличается тем, что не только заговаривает болезнь, но и “выливает на воске”. Умеет она еще и вынуть из глаза языком любую соринку...
Усадив меня на табурет, бабка Аксинья начинает шептать молитву, повторяя ее трижды, а потом требует восковую свечу, растапливает ее на блюдечке в печке и выливает в черепяную миску с холодной водой. Воск в воде сразу схватывается, образуя какую-либо фигуру. Бабка Аксинья долго глядит на нее, поворачивая миску то так, то этак и вскоре обнаруживает, что фигура точь-в-точь напоминает собаку, корову, а то даже и волка, которого я якобы испугался где-нибудь на улице. Через бабкино плечо я не без страха заглядываю в миску и тоже вижу там собаку, корову, волка и даже припоминаю, где и когда я их испугался...
Бабка Марья охает, ругает деревенских мужиков, которые не держат собак на цепи, а заодно немного и меня, что гуляю на там, где следует. Она угощает Аксинью чаем из самовара, передает узелок пышных домашних коржиков деду Серому и просит ее еще раз прийти, “пошептать” меня. Аксинья охотно соглашается и через день-другой опять заглядывает к нам в дом. Незримая моя болезнь, “ляк” или “примовка”, отступает, и я, не без труда отсидев последние полчаса перед бабкой Аксиньей, поскорее бегу к речке, где ребята давно уже катаются с горки на санях деда Серого...
На колхозном же дворе, возле кузницы или в хате-дежурке, где мужики, дожидаясь бригадира, играют в карты, над дедом Серым всегда подшучивают, рассказывают о его неудачных плотничьих делах всякие байки. Он к этому, правда, давно привык и не очень обижается, а, может, просто знает себе настоящую цену...
Завидев нас на пороге столярки, дед Серый откладывает в сторону сверло, по-нашему “сверлык”, которым только что прокручивал в новенькой березовой оглобле отверстие, и идет осматривать бендюги. Почти в каждом из них он находит какой-либо изъян. Там, глядишь, расшаталась и вот-вот спадет с колеса железная шина, там сломалась загвоздка, там на честном слове держится само колесо, в котором не хватает одной, а то и двух спиц. Поругивая нерадивых мужиков и баб, которые, конечно же, к колхозному добру относятся не как к своему, нещадно бьют и ломают бендюги на песчаных наших дорогах, Серый меняет загвоздки, подтягивает шины, придирчиво осматривает каждую ось - не лопнула ли где-либо в самом потаенном месте.
Потом мы отыскиваем под сараем “мазницу” - высокое с заметно суженной горловиной ведро - и начинаем готовить бендюги в дорогу, Дед Серый чуть приподнимает бендюг, а мы с матерью, вынув загвоздку, стаскиваем колесо на самый краешек оси и густо смазываем ее темно-коричневым, едко, но привычно пахнущим дегтем. Смазанный бендюг мы все втроем оттаскиваем в сторону, разворачиваем и по-хозяйски составляем рядком, так, чтоб завтра мужикам было сподручней запрягать в них волов.
Дед Серый время от времени поглядывает на нашу кошелку, которая стоит в тени возле столярки. Мать эти взгляды перехватывает, но к кошелке, пока не закончена работа, не притрагивается. Привычки деда Серого ей хорошо известны. Увидев бутылку, он запросто даже может устроить перекур, который затянется до самого позднего вечера...
Но вот наконец-то все бендюги проверены, смазаны, на один из них даже положена запасная оглобля, и мать открывает кошелку. Дед Серый для приличия вначале отказывается от угощения, но потом берет бутылку, благодарит мать и скорым шагом отправляется в кузницу, откуда доносятся звонкие удары молота. Пить одному деду Серому скучно, и он обязательно пригласит в компанию кузнеца Григория Шубина и молотобойца Петра Ушатого. Правда, тут у деда Серго есть одна маленькая хитрость. Он прекрасно знает, что ни Григорий Шубин, ни Петр Ушатый пить до окончания рабочего дня не станут. Горн у них раздут, пышет и отдает жаром, железо раскалено, нагрето, а его, как известно, надо ковать, пока горячо. Дед Серый нальет себе для начала рюмочку, выпьет за их здоровье, потом другую... да так незаметно и прикончит всю бутылку, вроде бы и в компании, но один...
Продолжение следует Tags: ПрозаProject: moloko Author: Евсеенко И.И.
Книга автора здесь
Книга "Мы всё ещё русские" здесь