Начало Все публикации этого автора
А вскоре – во время медосмотра – выяснилось, что Зара беременна… Опять приходила старая Земфира, строго говорила: нельзя, чтобы ребёнок не родился. И думать об этом нельзя. Гили согласно кивала головой. Михэй осторожно гладил Зару по голове.
И родилась девочка. Цыганкой родилась, сомнений не было. Вот только глаза… Малышку забрали, и Зара не успела рассмотреть её глаза. Вроде бы – цыганские. Но заметила молодая мать какой-то отлив в чёрных глазах дочери. Вот как ночью, сквозь черноту неба, просматривают грозовые тучи тёмно-серым,с густой синевой, всполохом… Мирелой назвала дочь.
Цыганка есть цыганка. Не лежалось в палате юной матери. Ускользнула – и к морю. Начало лета, степь – в цветах. Не снимая одежды, шла от берега всё дальше. Прохладные волны приносили облегчение, смывали горечь с изболевшейся души. Вспоминала, как крошечная Мирела серьёзно и деловито взяла грудь, даже медсестра засмеялась:
-Молодец девка! Своего не упустит!
… И вдруг Зара увидела мать, Раду. Издалека, прямо по волнам она шла к ней, Заре. Лёгкий ветерок развевал её волосы. Яркая цветастая юбка – Зара хорошо её помнила, отец очень любил, когда мама надевала эту юбку. Рада протягивала руки к дочери, звала её к себе… Слёзы потекли ручьями по смуглому лицу девушки. Снова горькая обида, тупая боль захлестнули сердце – почему он… так с ней, почему… сорвал и растоптал, а ведь называл распускающимся бутоном… Так захотелось рассказать обо всём маме!
А мать будто бы шла к ней, но почему-то с каждым шагом отдалялась. Зара удивилась: как такое может быть?.. Торопливо пошла к ней. По воде идти тяжело. На дне – острые камни. Вокруг- мелкие волны. Это от них кружится голова. Зара поскользнулась, упала. Острый камень-выступ рассёк висок. Волны медленно окрашивались в тёмно-розовый цвет…
Потом Пантелеич, старый смотритель маяка, рассказывал, как спустился по ступенькам маяка, как на берег прибежал, на руках вынес молодую цыганку. Да не топилась она, нет. С высоты-то Пантелеич видел, как дело было. Ходила девчонка по берегу, с волной играла, радовалась чему-то… потом не удержалась, поскользнулась, а камень-то вон какой…Как лезвие огромного топора…
Из роддома осиротевшую малышку решила забрать семья Михэя Чайки. Бахтало рассказал врачу, что Зара была им всем как родная, выросла в их семье. Заведующая родильным домом выслушала Бахтало, развела руками: это будут решать органы опеки… Вообще, девочку через неделю должны забрать в детдом. Ведь семья Чайки – не родня новорождённой Мариеле…
Напрасно Бахтало горячо доказывал, что среди цыганских детей не бывает сирот. Всегда находятся родственники или просто близкие люди, которые своим долгом считают принять в свою семью ребёнка, оставшегося без родителей. Не может быть цыганский ребёнок в детском доме! Врач была непреклонна. А в органах опеки потребовали кучу справок. И всё же доказал Бахтало, что его семья будет воспитывать дочь его названной сестры Зары… Воспитывать вместе с родившимся полгода назад его сыном, Романом.
Так в доме старого Михэя Чайки появилась крошечная девчушка. Все удивлялись её взгляду: малышка так внимательно, осознанно смотрела на мир, так осмысленно оглядывала всё, что её окружает, что казалось: она знает гораздо больше, чем те, кто дольше неё живут на этой земле. Старые цыгане находили, что она очень похожа на Раду, мать Зары. Такая же смуглая, чёрные волосы, уже видно, будут завиваться в мелкие кольца. Вот только глаза… вроде бы чёрные, а присмотришься – едва уловимо мелькает тёмно-серый, с просинью, оттенок. Посмотрел на новорождённую старый цыган Марко. Прояснилось его лицо, даже глаза заискрились былым счастьем. Узнал он эти глаза, чёрные, с отливом ночного грозового неба. Такие глаза – единственные во всём мире! – были у Розы, прабабки малютки Мирелы по отцовской линии. Всю жизнь – и до сих пор! – любит Марко Розу. Да только не сложилось, не вместе они пришли к седой старости…Бывает ведь в жизни всякое.
С появлением крохи в доме Михэя стали происходить странные вещи. Вдруг прозрела старая Гили, уже три месяца ничего не видевшая. Расцвёл год как засохший куст винограда, заблагоухал, зашептал молодыми листьями. Лет, наверное, пять, как ушла вода из колодца. Собирались Михэй и Бахтало заняться чисткой, да всё недосуг было. Наконец собрался Бахтало, позвал соседа Михаила на помощь, стал спускаться в колодец, а там вода! То-то радости было! И в посёлке происходило удивительное. Как-то зашли проведать Михэя Чайку Тагари и Шанта. Обоим – за сорок. Жили в любви и согласии с молодости. А детей не было. Уже и надеяться перестали. А посмотрели на Мариелу, подержала девочку на руках Шанта, и через месяц почувствовала, что носит дитя под сердцем. А у соседей, Петра и Галины, сынишка не ходил с рождения. Седьмой год пошёл Сёмке. Мудрёный диагноз ставили врачи, куда только не возили мальца, говорили – неизлечимо… А Сёмка взял да и поднялся со своего инвалидного кресла. На глазах у изумлённой матери, держась за стенку, пошёл взглянуть на Мариелу в коляске - Ляля вышла прогуляться с детьми. Так, шажок за шажком, и стал мальчонка ходить. А потом заметили, что заброшенный пруд на краю посёлка очистился. То было зарос ряской – воды не видать. К нему и не ходил никто. Разве что детей непослушных пугали: дескать, нечисть всякая в пруду заброшенном живёт. А это побежали Валерка с Санькой к пруду и ахнули: вода чистая-чистая. А вскоре и рыба появилась – карпики, караси, сазаны. Только старожилы и помнили такое. Диво дивное!
Росла Мариела обычной цыганской девчонкой. С детворой бегала босиком до поздней осени. Ничем особенным не примечательна была. А в школе Мариелу хвалили – способная, особенно в математике.
В посёлке издавна жили и русские, и цыгане, которые давно оседлыми стали. Дети в одной школе учились. Были и смешанные семьи – жизнь есть жизнь. А во дворах цыганских обязательно шатёр устанавливали. Вроде бы – беседку ставили, но очень уж беседка шатёр напоминала… Бывало, засиживались в шатрах-беседках соседи, пока не перепоют все песни – и русские, и цыганские… Поэтому ничего удивительного не было в том, что восьмилетний Ванька Полухин твёрдо заявил, что скоро – ну, лет через десять – женится на Мариеле. Ну, чтобы все знали… Правда, вначале пришлось пройти сквозь житейское море: однажды Ванька положил в портфель Мариеле букет больших, глазастых ромашек. Бегал за ними далеко в степь. Стоял в школьном коридоре, затаив дыхание, наблюдал за Мариелой, как она достала букет. Смуглое лицо залилось счастливым багрянцем, она опустила лицо в душистый букет. У Ваньки от радости сердце зашлось, но тут же он услышал, как Мариела весело рассказывает девчонкам о его внимании… Девчонки смеялись. Ванька тут же получил прозвище жених. Мариела тоже насмешливо улыбалась. Ванька нашёл правильный выход: при всех оттаскал Мариелу за длинные курчавые косы. Косы Мариела освободила, но на Ваньку посмотрела с уважением. С тех пор все знали, что Мариела – Ванькина…
… Лет десять назад за посёлком приезжие предприниматели собирались винзавод построить. Что-то не сложилось тогда, спешно уехали. А теперь разнеслась по посёлку весть, что завод всё же строить будут. Вскоре и строители приехали. Мариела с поселковой ребятнёй бегали смотреть на стройку. Очень жаль было Мариеле маленьких куропаток, которые, удивительно и растерянно оглядывались, спешили убежать от грозно ревущих машин. Прежде эти высокие травы принадлежали им, этим весёлым рябеньким птичкам, а теперь они должны уходить – куда?.. Мариела хмурила брови, в чёрных глазах переливались тёмно-серые, с густой синевой, всполохи.
Завод возвели быстро: видно было, что сооружение – не на века, так, деньги поднять. Из местных набрали рабочих. Ясно, заработки хорошие обещали. С работой здесь не очень, поэтому шли с охотой. Приехал и начальник. Сначала бывал наездами, потом возвёл двухэтажный дом – прямо посреди степи, где открывался вид на море. Загородил свои владения невиданным в этих краях забором. Привёз жену и дочку. Собаку завёл – бело-рыжего алабая.
Андрей Казимирович Шидловский, хозяин завода, оказался широкой души человеком. Любил собирать у себя дома компании. Угощать любил. Но… как-то не от души угощал. Скорее, похвастаться стремился, как хорошо, богато живёт...
Жена, Людмила Евгеньевна, занимала в доме какое-то странное положение. Шидловский требовал, чтобы она всегда выглядела блестяще: одежда, макияж, украшения должны смотреться безукоризненно. Но если говорить о её женской красоте и привлекательности, то точнее сказать – она хранила следы былой красоты. Уставшее, безучастное ко всему лицо не позволяло считать её счастливой в семейной жизни… Как-то Федос Алфёров, которого хозяин нанял в дворники и сторожа, увидел жуткую картину: Шидловский избивал жену. Людмила упала, как-то привычно закрыла голову, но он продолжал бить ногами… Дочка, забившись в уголок, тряслась, горько и безутешно плакала – видно, не впервой наблюдала это… Очень скоро люди заметили, что Шидловский возит домой молодых девиц. Поговаривали – для утех… При живой-то жене, - сокрушались местные бабы.
Продолжение следует…