— Дядя Денис, а почему тебе столько лет, а ты не стареешь?
— А сколько мне лет, как думаешь?
— Ну… — она призадумалась ненадолго. — Сорок! Но ты всё равно молодой!
— Ну уж не такой молодой.
— И всё равно молодой! Почему?
Дашка прыгала по ржавым шпалам мимо таких же проржавевших кустов чертополоха, по пути огибая колючки акаций. Падающее на серое пыльное озеро солнце раскололо прямо по середине степь.
Мне надоело отвечать «почемучке».
«Ну, пусть это будет игра, подумал я.»
— Потому что я вампир!!! Ррр!!!, — обернувшись, я скорчил гримасу кровососа.
— Ты не вампир! — рассмеялась она звонко и во всей своей детской радости была права.
— А кто я?
— Ты — Денис!!!
Визжала она громко. От того что меня разоблачила.
«Я просто завидовал»
Мы шли снова и снова. Она скакала козликом по заросшим коричневым шпалам, я шёл рядом по такой же заросшей тропинке. Приглядывал, чтобы не расшибла себе нос и коленки.
— Дядя Денис!
— Ну что?
Устал я от моей милой племянницы и от её милых…
— А сколько тебе лет на самом деле?
…Вопросов.
Звук шагов становился всё тише и аккуратнее.
— Мне СТО! Веришь?
— Ну Дениииис! Ты как тебе может быть сто? Ты же такой дурачок!
Тихим плавным прыжком забралась мне на спину, переползла на шею, обвив её руками и, чуть подпрыгнув, уселась верхом на шею.
— Теперь ты не вампир! Ты — лошадь!
Я лошадь. Уставшая лошадь, несущая на своих плечах такого родного мне человека. Но всё-таки…
— Ну какая я лошадь, Устричка? — попытался я возразить, — Никакая из меня лошадь, если честно.
— Тогда будешь конём! — фыркнула она в подражание тому самому коню.
Ну хорошо, я смирился. Конь так конь.
Уставшее полуденное солнце светило нещадно и свет его проникал под кепку, стегал ударами жаркой плети по плечам. Казалось, что каждая колючка, каждый куст чертополоха кричал в такт этим ударам.
Дарья ёрзала на моих плечах, иногда подстёгивая громким и глупым «Уля-ля!».
Мы вышли с пыльной степной тропы, по которой обычно трясут своим выменем коровы и козы, на редкий асфальт.
— Слазь! Я хочу тутовник. Есть ещё ягоды, посмотри! — очень хотелось отдохнуть и перекусить.
Дарья легко соскользнула с моих плеч, прыгнула на землю и тут же вскарабкалась на растущее рядом небольшое тутовое дерево. Набивая свой рот спелыми сочными плодами одной рукой, она в кулачок другой откладывала белые зерноватые ягоды и, сидя на ветке дерева, кормила меня ими с ладошки.
По старым асфальтированным, в хлам убитым дорогам, напоминающим гладкую спину, испещрённую сухими остатками чирей, мы шли и местами останавливались чтобы сорвать одну-другую черешенку, не дозревшую алычу, полюбоваться пышными кустами бесхозных роз. Белых, красных и розовых.
Шли, казалось, вокруг солнца, задевая макушкой редкие и такие одинокие белые кучевые облака. я
И никого вокруг. Пустая, залитая ярким светом деревня.
Я осторожно скрипнул зелёной железной калиткой и как оказалось зря. Прошмыгнув под рукой вроде бы отставшая Дашка вопя ворвалась во двор очередного дома.
— Баня! — закричала она, показывая на маленькое строение. — Сегодня у нас будет баня!
«Да. Я вижу. Будет баня. Хоть отмоешься от пыли и смоешь морскую соль.»
— Не кричи, Устричка. Найди мыло и полотенца. Я займусь дровами.
Спустя два часа распаренные и завёрнутые в огромные полотенца мы лежали на пледе среди подчинивших себе все шесть соток подсолнухов. Солнце уже садилось.
Дарья свернулась клубочком и спала. Милый, радостный ребёнок. Не понявший масштаба катастрофы. Не принявший её и даже не успевший заглянуть в проём закрывающейся двери. Для неё всё осталось таким же как было для неё всегда. Весёлым, красочным, взрывным.
Только еженочный крик прерывал её сон. Она кричала и наутро не помнила ничего.
Мы проведём в этом доме пару ночей и уйдём. Как уходили всегда.