Следующим тост произносил Колода.
– В девяносто первом, – сказал он, зачем-то вытянув руку со стаканчиком и подняв её выше головы – вроде как изображая э-рэ-эмовского работягу из советской туманности, подносящего небу в жертву сверкающий спутник, – все стали подростками. Предлагаю выпить за нашу вторую и, видимо, уже вечную молодость.
После Колоды настала очередь Метелика.
– Как сказал Лао-Цзы, – он приложил два пальца к виску, – янь-шань, китайские купцы, ездившие за солью, – понимают дао лучше любого монаха, потому что дао – дорога – их кормит.
Выпив за восточноазиатских предтеч, украинские челноки не сговариваясь сделали перерыв в пьянке: закурили и отправились в мысленные плаванья. Колода и Метелик с эл-эмом и мальборо – в одну сторону, Постник и Синица с тушкой и опалом – в другую, а куривший приму без фильтра Слива, видимо, совершал вояж вдоль берега.
– А ведь здесь когда-то и ездили наши чумаки-солевозы, – мечтательно произнес Борута. – «Неначе степом чумаки уосени верству проходять», – грустный стих классика почему-то представился ему (прим. перев. – здесь: духоподъемным) невероятно радостным и светящимся. – Искали путь по каменным бабам.
– У нас вот тоже бабы есть, – Зубко кивнул в сторону Икаруса. – И вполне себе не каменные, – он похватал руками воздух и расхохотался.
Услышав смех – а может просто совпало, – одна из женщин (невысокая-симпатичная в небесно-голубом спортивном костюме) повернулась к мужчинам и крикнула:
– Я не поняла! Зубко! Може хэ-рэ там трындеть?
Зубко мигом стих и погрустнел. Зато рассмеялись остальные.
– Ну? – женщина упёрла руки в бока, показывая, что не съедет с темы и не отцепится. – Чеши сюда, найду тебе занятие, – и тут же заулыбалась.
– Издержки служромов, – сказал Постник, глядя вслед сорвавшемуся с места Зубко.
Голос женщины будто свалил какую-то стену, невидимую до того момента, но ожившую в памяти, едва её не стало: «Что-то не так» – а что – не поймёшь. Похожее чувство возникало, когда во дворе срабатывала чья-то сигнализация: модный прибамбас для новых машин (или новый – для модных); кто-то ставил на подоконник колонки и врубал какую-нибудь «гадюку-дрянь-гадюку» или «метелицу-белую-метелицу»; а несколькими этажами выше кто-то запускал дрель – и лениво-полуденный мир, привычно-компактный, умещавшийся в кухне и комнате, взрывался-разрастался до настоящей Вселенной, пугающей своей бесконечностью и тем, что земные законы (притяжения, сохранения, отражения) в чёрном космосе не работают. А если и пытаются, то со странностями – ни предсказать, ни объяснить. Поди знай, когда вырубят противное виу-виу (один раз сигнализация пищала двое суток, пока не сдох аккумулятор), чем приворожила и доколе нам корячиться, скольких полок и крючков не хватает соседу.
Степь будто бы дышала – вздымалась и опускалась. При этом, как-то стиснуто и сжато, словно человек, напяливший на себя меньшую на пару размеров куртку и умудрившийся застегнуть молнию. И ветер – неизменный номер один в «двадцатке» метафор дикости-вольности, тоже казался несвободным – как поток воздуха в метро, когда в туннеле едва показывается свет поезда. Такой себе «Степовый витерец» в стеклянной бутылке.
Подписывайтесь, комментируйте, ставьте лайки и скачивайте мои книги на ЛитРес и Ridero.