- Как ты эту гадость пьёшь, а? Это ж яд! У тебя ж язва!
Я сидел в офисе похмельный и агрессивный, и пил из пивной кружки холодную кока-колу. Напротив меня сидел помятый Вадим, и точно из такой же кружки пил воду, в которой он только что растворил три таблетки аспирина. Было около 9 утра. Понедельник.
- Ага, как же, яд… А аспирин значит хлебать ****ец как полезно!
- А мне может, доктор прописал, - стал на ходу сочинять Вадим. - Полезно это, если понемногу. Кровь разжижает…
- Мозг он разжижает, а не кровь, - злился я. - А что бухать вредно, тебе твой доктор не говорил?
- Не-е-ет, - довольно тянул Вадим. – У меня хороший доктор. Добрый! Не то, что ты…
- Да я, - запел я привычную песню, - если хочешь знать, вообще не пью! Так, иногда…
- Слава богу, - порадовался за меня Вадим. – А то знаешь как с ними с алкашами-то трудно… Не приведи господь!
- Да уж!..
Мы оба горестно вздохнули и припали к своим кружкам. Работать не хотелось.
- Ты ведь в курсе, - сказал Вадим потирая виски. – Сегодня перестановка. Мебель собирать будем.
У меня всё похолодело.
- Ты, ****ь, шутишь что ли?! Шутишь, да?! Ты так не надо, а то я, *****, окочурюсь от этого твоего юмора! Сегодня перестановка будет? Да?!
Вадим мрачно покачал головой – он не шутил.
- Я думал ты знаешь…
- ****ь ****ец! Какой кошмар!.. В понедельник - и такая ****ория!
- Да. Полный каюк.
- Убей меня, Вадим, пожалуйста! – взмолился я. - Задуши! Растерзай! Раздави меня сейфом, умоляю!
- Извини…
Я уткнул лицо в ладони и завыл...
- Не плачь, сынку… - как мог утешал меня Вадим. – Вечером пива выпьем… Я угощаю.
- Я не доживу до вечера, - подвывал я. – Я, ****ь, сдохну на этих плантациях. Сдохну!
- Ничего-ничего, не впервой…
Я завыл громче.
Дело было в следующем. Примерно раз в квартал, а иногда и чаще, у нашего гениального директора, резвого седого пердуна Владимира Семёновича П***, начинала чесаться жопа… Он мыл и тёр её, расчесывал гребёнкой, брил и надевал на неё шляпу, но это не помогало. Жопа чесалась всё сильнее, и тогда он принимал этой своей трижды беспокойной жопой блестящее решение об очередной перестановке мебели в офисах. Зуд начинал стихать... Весть о перестановке всегда настигала сотрудников внезапно словно лавина, не оставляя никакой надежды на спасение. Все мужчины призывного возраста должны были в обязательном порядке участвовать в этом до коликов всем надоевшем спектакле и заново перетаскивать из одного офиса в другой тяжеленные шкафы, сейфы и тумбы. Наши девушки вынимали и переносили документацию, которая при этом частично терялась и обязательно чудовищно путалась, дополняя этим вселенский хаос. Это был каторжный и совершенно бесполезный труд. Только на первом этаже у нас было семь больших комнат с мебелью, не считая кресел и столов в холе и на reception. А ещё у нас был второй этаж, но об этом кошмаре вообще лучше было не вспоминать… Там перестановка производилась реже, примерно раз в год-полтора, но если эти две перестановки совпадали в одну «двухэтажную», тогда всё действие больше походило на еврейский погром, нежели на улучшение планировки рабочих мест. Не хватало только дыма, крови и бездействующих казачьих разъездов на прилегающих улицах… Лейтмотив этого передового движения всегда звучал одинаково: необходимо организовать дополнительные рабочие места, освежить атмосферу офисного помещения и создать новый индивидуальный внутренний стиль нашей компании. «А значит, - страстно говорила Жопа, - вот эти шкафы мы убираем из «Отдела приёма» в «Отдел доставки», эти - в «Бухгалтерию», из «Рекламного» мы выносим большие столы и вместо них ставим маленькие из «Переговорной»…и т.д. и т.п.» Владимир Семёнович взмахивал рукой как саблей, а мы всё больше и больше грустнели, понимая сколько нам предстоит приложить сил, дабы удовлетворить его имперские амбиции. Каждый, кто своевременно узнавал о грозящем сабантуе, тщетно старался по-тихому улизнуть с работы, взять отгул или заболеть, но не тут то было. Неповиновение строго пресекалось, и виновных наказывали по всей строгости законов военного времени, вплоть до о-го-го и а-та-та. Рублём и мечом карал Владимир Сергеевич непокорных, и каждый раз плач и скрежет зубов стояли в нашем крохотном особнячке во дворах Тверской улицы. Когда простой перестановки столов и стульев стало не хватать, мы начали закупать дополнительные столы и тумбы. Их привозили нам на симпатичной ярко-красной "газели" весёлые дюжие мужики, похожие на богатырей из русских народных сказок, сваливали коробки у нас в холле, каждый раз удивлялись тому, что мы сами будем всё собирать, смеялись и уезжали. Жопа радостно оглаживала картонные кули, а мы печально начинали искать по всем столам и ящикам отвёртки, пассатижи и молотки. На свою голову я как-то раз взялся руководить сборкой этой чёртовой мебели, и в конечном итоге собирал её один. У всех остальных либо находились важные дела, либо руки росли из абсолютно ненужных мест, и после их сборки всё приходилось начинать сначала. Только два человека действительно хотели мне помочь. Первым был Никита, наш главный курьер, вторым - Вадим, но ему сказали, что он не должен этого делать. Он, дескать, начальник (причём носить столы ему было нужно и можно!), а я – подчинённый, вот пусть я и поработаю сам. Вадим был искренне возмущён таким ходом дела, но его власть была ограниченна, и он мог только подбадривать меня и стараться разгрузить с делами по доставке. Само собой разумеется, что мебель должна была собираться во внерабочее время, когда из здания уйдут все посетители. То есть получалось, что я должен был сначала отпахать весь день, а после, мокрый от пота и злой как собака, начинать таскать со всеми шкафы и собирать тумбы, в каждую из которой нужно было ввернуть 100000 шпунтиков и прочего мелкого дерьма. Мы попробовали работать в таком графике и чуть не взбесились. Это было слишком даже для офисного планктона, и возник стихийный митинг, быстро переросший в мятеж. Мы требовали 8 часового рабочего дня, запрещения пыток и возможности самостоятельно планировать своё время. Под угрозой насильственного клизмирования, Жопа пошла на некоторые уступки. Теперь, заранее сговорившись, мы могли переносить мебель в удобное для нас время и не всю сразу, а по частям. Это было уже кое-что. Мы все уже изрядно поднаторели в этом деле и теперь тратили минимальное количество усилий и времени на всю эту чушь. Смело и напористо мы двигали огромные шкафы, стремительно лавировали меж мониторов, неся над головой столы и стулья, и лихо перекатывали из офиса в офис тумбы, навалив на них пачки документов. И всё было замечательно, если бы не одно но: быстро собрать стол или тумбу, как ни виртуозно я научился это делать, было совершенно невозможно. Как и невозможно было делать один стол или одну тумбу более чем двум людям одновременно, не мешая при этом друг другу. Я и Никита оказались выброшенными за борт революции. Бунтующие массы, состоявшие по большей части из мелких лавочников преследующих свои собственные мелкобуржуазные интересы, получили своё, и плевать хотели на истинные интересы трудящихся. Нам сочувствовали, жали руки, дружно ругали директора и… расходились. Когда все ушли, и мы остались с Никитой на Дворцовой площади в одиночестве к нам вышла Жопа. Мы потребовали сверхурочные за сборку мебели, но момент был упущен, и нас послали на ***. Я зашвырнул отвёртку, пошёл к Вадиму и сказал, что чаша моего терпения переполнена, и я увольняюсь. Работать в таком авральном режиме я не мог. «Пусть лучше голод и отшельничество покроют струпьями моё тело, - говорил я Вадиму, - чем я буду пахать вечерами после работы за горсть маисовых зёрен, на этой адской кухне. Лучше я умру лёжа на своей кровати с пивом в руке, чем стоя на коленях с отвёрткой! Прощай, мой друг! Не проливай слёз на моей одинокой могиле под забором, не надо. Не плачь над павшими борцами! Лучше выпей - за себя, и за того парня…» Вадим страшно выругался и побежал к начальству. Его бас проходил сквозь стены… Возник «тонкий» компромисс – я всё же должен буду собирать мебель, но могу делать это как и все - в своё рабочее время, где-нибудь в уголке и пока у меня нет дел. А сверхурочные всё равно хуй! «Доброго тебе здоровья, Владимир Семёнович! Чтоб тебя автобус покалечил!» – подумал я и согласился. И проклял себя за сговорчивость.
Собирать мебель зимой было ещё хоть как-то возможно - в офисах царила прохлада, а при большом желании можно было выходить остужаться на улицу. Летом же, при неработающих кондиционерах, я буквально купался в собственном поту, и отвёртка прокручивалась в моих влажных ладонях. Я вытирал руки о штаны и продолжал сборку, снова и снова потея. Когда Никита уволился (О, смелый сокол!..), я остался единственным полноценным сборщиком и готов был выкрутить отвёрткой, этим истинным оружием пролетариата, много чего интересного у Владимира Семёновича, но тот благоразумно обходил меня в такие дни. Я стал роботом по сборке мебели. Мне уже не нужны были подробные схемы сборки, уложенные в каждую коробку, я действовал совершенно автоматически, без единого лишнего движения, и всё равно, в конце работы, выглядел как цыплёнок табака. После пары собранных тумб, я шёл в туалет, запирался там, раздевался до трусов и кое-как обливался водой из крана, а потом вытирался туалетной бумагой. Потом одевался и шёл обратно, брал документы и ехал по курьерским делам, а вечером ещё успевал помочь перенести огромный сейф, который только чудом ещё никого из нас не изуродовал. Особенно приятно было делать всё это с похмелья, борясь с изжогой и тошнотой, чувствуя, как твоя голова наливается вязкой, словно нефть кровью, а мысли блуждают где-то между жесточайшим ритуальным убийством Владимира Семёновича и всей его семьи, включая собаку и леденящим душу суицидом через самосожжение. После этих работ, все руки у меня были в мозолях, одежда перепачкана, а настроение напрочь испорчено. В конце такого дня все пострадавшие собирались в соседнем баре и крепко нажирались, проклиная мудрое руководство и его экономию на своих сотрудниках. А весь следующий рабочий день (а то и не один!) уходил на дружный поиск потерявшихся бумаг и разной офисной мелочи…
В последнее время перестановки участились, но носили эпизодический характер – вроде короткой разведки боем. Но вот грянул приказ о наступлении всем фронтом. «Внезапно, без артподготовки, в полной тишине, без «Ура!» и прямо на пулемёты…» И деваться от этого было некуда.
- Когда мебель-то привезут, - отрешённо, как давно смирившийся со своей участью каторжанин, спросил я.
- Уже, – обрадовал меня Вадим. - В субботу доставили. – Владимир Семенович сами принимали-с!..
- И куда же они её засунули? – удивлённо закрутил головой я. – Где она?
Вадим вздохнул совсем грустно и отвёл глаза.
- Нет. Не говори этого. Не может быть…
У меня не было слов. Неужели эти пидоры уволокли её на склад, на второй этаж и теперь придётся дополнительно корячиться спуская всё обратно вниз.
- Наверху, да?..
Вадим положил мне руку на плечо:
- Мужайся.
- А-а-а, - только и сказал я. – Всё. Сегодня я умру.
- Нет, дорогой мой, - сказал Вадим, и допил свою мутную воду. – Сегодня, исходя из заранее утвержденного начальством графика, тебе умирать нельзя. Сегодня – рокировка! А умирать тебе можно только по предварительно поданному и своевременно зарегистрированному у секретаря заявлению «О смерти по собственному желанию», которое, как ты помнишь, необходимо предоставить не позднее, чем за месяц до момента предполагаемой кончины, а лучше – за все три. Порядок, Алексей, во всём должен быть порядок… - и Вадим пошёл в свой кабинет.
Я допил яд и полез на второй этаж, что бы хоть глянуть на то, что меня ожидало сегодня. Там был полный завал. Кроме стульев, я насчитал три стола и три тумбы. «Заебись! Одному тут пахать часа три минимум! Да чего это я – три, ха, как же, - все четыре!» В бессильной злобе я пнул несколько коробок, а потом стал зверски рвать на них упаковку, представляя на её месте задницу Владимира Семёновича... Ох, и досталось же ему в тот день, просто жуть!
Продолжение следует...
