Адиковский костюм, ага. Девяностые и адики связались на всю жизнь. Пока в моей жизни не появился настоящий Адик. На второй чеченской войне.
Адик Жарасович натуральный казах, старше меня на два года и даже закончивший мореходку. Он серьезный, суровый и, вообще, точно знает, куда триста лет русские завозили ипотеку монголо-татарам. А еще Адик был рядом три месяца нашей общей войны.
Девяносто дней очень мало. Или, наоборот, куда больше, чем кажется. Смотря где, как и с кем. Мне повезло, напарников случилось достаточно, разных, но хороших все же было больше. Отличных – куда меньше, а это главное.
Адика привезли после расформирования ментбата в Сочи. Вот только парни охраняли Кинотавр, фотографировались с молоденькими «Блестящими» и смотрели на мэтров кино, фланируя вдоль набережной и… И закончилось все, от самоходов с магарычом для старшины и до нормального балабаса, включая бананы с пельменями. Берцы, начищенные до зеркального, умерли в первый месяц, кирзачи оказались удобнее, серая ментовка сменилась на зеленку, а ПРы остались только в воспоминаниях.
Адика посадили на сто тридцать первый. Вполне годный тридцать первый, ну, лишь чутка с заморочками. Заморочки начались вовремя: при переходе на Гудермес.
Колонна стояла на больших сырых полях. Полк перекидывали на поддержку армейцам, вокруг плакал моросью и ночными заморозками ноябрь девяносто девятого, а наш расчет оказался без Егора. Егора забрал Чистяков и никто не думал с ним спорить.
Зилок сломался на первых ста метрах. Заткнулся и даже не пытался заводиться. Зампотех матюгался и плевался, Адик старался, машина молчала. Через час мы искали следы соляры и масла на дохлом асфальте дороги и перли следом. Мы доехали, почти сутки катившись по Чечне впятером, трое в кабине, двое в кузове.
- Да я е..у чего с ним?! – спросил Адик, честно глядя в бешеные глаза Чистякова. – Я хрена сидел за баранкой таких пылесосов!
У них случилась дикая любовь. След от нее, шрам на голени, после снова заглохшего движка, остался с ним навсегда. А еще вместе с Адиком к нам перевели Бреженева, служившего там же, в Сочи.
Как-то ночью Адика погнали в колонну, нужную армейцам. Бреженев таскал его на сцепке, на Зилок не заводился.
- За…л! – сказал Бреженев и уехал вместо него. Колонна прошла мимо Джалки. Там Бреженев остался, как и Аверкиев, навсегда, сгоревший в своей машине. Судьба странная штука и никто не знает, что наш казах думает, вспоминая ту ночь и лениво спящий движок.
Адика перевели в расчет. Он торчал у Автуров и меня перевели туда в феврале двухтысячного. Две недели назад четверо наших напоролись на растяжку и на два граника остались Гусь, Палыч и Адик. Нам много чего не хватало, но «кого» не хватало куда больше. Вместо четверых на один СПГ-9 – двое. Мы привыкли быстро.
«Его благородие» товарищ майор, наш бывший комбат, дрочил нас с ним, приехав как-то на проверку. Ветер кидался остро-холодной снежной крупой, мы раскидывали ноги трубы, проверяли все ящики с гранатами, а армейцы, справедливо подумав, что мы первый увидели в посадке снайперов – лупанули со вторых БМП в ту сторону. «Его благородие» остался недоволен, а про снайперов мы узнали чуть позже.
Палыч как-то заснул на посту и лейтенант-зенитчик, подкравшись незаметно, решительно повеселился, киданув в трубу нашей землянке дымовуху. Мы с Адиком гонялись за Палычем по полю, наплевав на все вокруг и не догнали. Через несколько дней Палыч, шваркнувший в печку диафрагму от порохового заряда и чуть не убивший Гуся разлетевшимися конфорками нашей садовой печки, снова носился взад-вперед.
У поворота на Ца-Ведено мы с Адиком отправились за сигами, заказанными водителю автобуса. Над речушкой шла вертушка и по ней лупанули с пулемета. Заодно лупанули и по нам. Минут через пять, лежа в канаве, было смешно и немного жутко. Мы не обоссались от страха, но вылезать не хотелось. Чуть позже счастливая лопата Адика вырыла водку и коньяк восемьдесят девятого года и, мать ее, вкуснее того «Вайнаха» оказался только «Отард» двенадцати лет и в две тысячи шестнадцатом.
В апреле двухтысячного, у Беноя, тульские вэдэвэшники попали, идя колонной. Адик запрыгнул на бэшку, несшуюся туда, также спокойно, как до этого принес обед. Он вообще многое делал очень спокойно и рассудительно, старший, как никак, аж на целых два года.
Также спокойно он первым скакал через минное поле к вертушке, везшей нас в сторону Моздока, а перед этим, первым, уперся в БМП, чтобы завести ее с толкача, ведь без нее нас, дембелей, не отправили бы на эту самую вертушку.
В Красе мы успели накидаться в шишки с грибами пивом, выспаться на чистых простынях у Ванькиных родителей, получить деньги и, уже на третий день, обняться у автобуса. За ним приехал отец, не желая оставлять сына в угаре безумного лета двухтысячного и Краснодара, полного дурных молодых ветеранов с их дурными желаниями и такими легко-тяжеленными заработанными деньгами.
В прошлый четверг, когда мы с Ванькой потерялись рядом с его домом, чуть не пришлось расплакаться, глядя на него, выходящего из машины и приехавшего спасать навигатор, ведущий нас черт знает куда. Плакать не пришлось, а вот скульптура из трех обнимающихся мужиков, залей нас кто бронзой, вышла бы куда эмоциональнее Лакоона с его сыновьями.
Почти двадцать лет, на самом деле, мало что значат. Как будто мы просто сходили кто куда: за сигаретами, молоком или пивом и вернулись. И хорошо, что не в землянку.
Дружба, сами знаете, есть штука огромная и прекрасная.
Больше про войну можно читать тут, по ссылке