Ира была послушная девочка. В детстве она точно знала, что её любят и хвалят, когда она послушная. И поступает правильно. Так, как от неё ждут. Ира очень, очень хотела, чтобы её любили. И поэтому старалась. Была послушной, и жила правильно. Не то, чтобы её родители были такие... изверги. Нет. Они просто боялись избаловать, перехвалить и перелюбить.
Ира выросла, и продолжила жить по инерции. Правильно. В компаниях не курила, не напивалась, ночью с мальчиками не гуляла, с хулиганами не дружила. Чтобы маму не расстраивать. И каждый раз, пригубливая бокал вина, она себя чувствовала преступником. Мама расстроится... И домой она приходила всегда трезвая и вовремя, и ощущала внутреннюю гордость, что и погуляла, и маму не разочаровала.
Друзей у неё почти не было. Были две подруги, одобренные мамой. Остальные, которые могли плохо повлиять, были отсеяны мамиными разъяснительными речами. Мама её очень любила. Очень. И желала ей только добра. Просто... у неё такое было представление о заботе. Везде проконтролировать, подсказать, внушить, уберечь, и ещё мама страшно переживала, если что – то из – под контроля выходило. И Ира старалась её не волновать.
Переживающая мама – это были длинные нудные беседы, упрёки, слезы, и Ире это не нравилось. Раздражало. Ей хотелось свободы. Но раздражение на маму – это же ужас как неправильно. Поэтому она своё раздражение прятала.
А потом появился Антон. По всем меркам неправильный. Он курил, брился налысо, не имел обеспеченных родителей и крутого образования. Он не умел красиво разговаривать и ухаживать, но он смотрел на неёТАК, что все Ирины женские рецепторы сработали разом. Велели разуму и детектору правильности заткнуться и дали слово сердцу и чувствам, которые молчали все эти годы.
Зато мамины детекторы неправильности включили сирену. Мама сначала осторожненько намекала, что он «неподходящий». Неправильный. Ты с ним не будешь счастлива. Ира не слушала. Она была влюблена по уши и ЧУВСТВОВАЛА, что это ОН. Любимый и единственный. Она каталась с ним ночью по городу на его тонированной «десятке», пила пиво из бутылки, целовалась в метро на людях (ужас какой) и покуривала тайком. Делала все не по правилам, плевала на переживания мамы. И была счастлива до одури, первый раз в жизни. Мама развернула обширные боевые действия и выкатила на позицию тяжёлуюартиллерию. Но слезы, скандалы и серьёзные разговоры с Ирой и с Антоном за Ириной спиной не помогли. Она любила его, а он её. И мама потерпела поражение. Несмотря на все старания Иру уберечь, Ира вышла за Антона замуж. И была счастлива.
А потом... Потом родились дети. И внезапно к ней подкралась... правильность. И терпеливость. И смирение. Все то, что ей долго прививали. Как хорошей девочке. Как любой молодой маме, ей страшно хотелось спать. Немного побыть одной. Выйти куда – то без ребёнка. А просить Антона она не смела. Правильным было все самой. #Тыжемать. #Тыжесамародила. Популярные хештеги соцсетей.
И Ира молчала. Терпела. Тихо ненавидела мужа за то, что он может выйти из дома в любой момент, а ей – надо отпрашиваться. Злилась на него и детей за свою усталость. За то, что ничего не успевала. Жаловалась маме, что «он совсем, совсем не помогает». Мама соглашалась, что это все ужас, и он совершенно «бессовестный».
А он не мог понять, что с его хохочущей музой. Почему она перестала за собой следить. Почему она всегда раздражена, напряжена, почему больше не улыбается и не излучает свет. Он надумал себе...всякого. И тоже стал на неёзлиться. Он не понимал, что происходит, а для мужчины это важно: понимать, КАК сделать свою женщину счастливой!!!
Семейное счастье почти задохнулось под грузом невысказанных претензий, непрожитых обид, непроговорённых желаний. Им стало тесно друг с другом. Им было проще порознь, чем вместе. Они теперь не говорили – они только ссорились. Некрасиво, страшно. С оскорблениями, битьём посуды. С задеванием самых больных точек. Он замкнулся. Она съёжилась, как будто уменьшилась в росте и старалась поменьше попадаться ему на глаза. Ещё немного – и их семья потерпела бы крушение. Они оба хотели свободы... от этого всего. Правильной жизни и скандалов, которые она приносила.
− Это дно, – задумчиво и обыденно сказала Ира однажды утром, глядя в чашку с кофе. – Ниже уже некуда.
− Что ты от меня хочешь? – с раздражением спросил он.
− Мы стали чужие. Ты мне не помогаешь совсем. Ты как будто со стороны смотришь, как я суечусь, машу крылышками, бегаю за детьми и смотрю за хозяйством. А ты лежишь на диване удобно и смотришь телик.
− А ты меня хоть раз просила о помощи?
Она как будто на стену налетела. Вытаращила глаза и открыла рот.
− Ты же ни о чем не просишь, – с нарастающим раздражением продолжил он. – Ты только молчишь мрачно, сумки таскаешь, готовишь до ночи. Я в кино тебя позвать боюсь – вдруг ты занята... мытьём полов! Попросила – помог бы. Куда ты дела мою девочку?! Ты не смеёшься, не шутишь! Ты наряжаться перестала! Ты всегда недовольна, на детей кричишь, на меня!
Он говорил, она молчала.
Потом встала и так же молча ушла в комнату. Озадаченный и разозлённый, он пошёл за ней. Она стояла перед открытым шкафом. Перед шкафом стоял огромный пакет, в который Ира сосредоточенно запихивала многочисленные джинсы и бесформенные кофты, которые стали неотъемлемой частью её гардероба за последние годы.
− Сходи в магазин, а? – попросила она, не поворачиваясь. – Пива хочу. Тёмного. И колбаски. К пиву.
Теперь он смотрел на неё во все глаза и молчал.
− А на выходные давай в Питер рванем, а? – продолжила она, разворачиваясь к нему.
− А дети?
− А детей бабушке оставим. – её глаза смеялись. – Я поговорю. Ворчания буууудет! Это ж... неправильно! Но ничего. Переживём. Переживём, а?
Он не ответил. Он был уже в прихожей и одновременно запрыгивал в кроссовки и путался в рукавах куртки: спешил в магазин за пивом. И колбасками. Очень спешил. Боялся, что оно ускользнёт, его неправильное счастье.