«Изнутри, бревенчатый дом был окрашен в цвет печенюшки. Ну знаете? Вот такая песочная, что крошится в миске, тает во рту и пачкает пальцы масляным. Я вошла и охнула в восхищении. «Matka Boska! Кто, кто надоумил? Покажите мне этого гения пасторальных сюжетов, парфюмера деревенских атмосфер, мариниста с/х просторов. Я поучусь у него. Деликатности выражения чувств и …»
«Да, хватит. Захвалишь — нюх потеряю», — прервала мои изливания владелица шедевров. Удовлетворённо хмыкнула, порозовела на щеках. В мягком смущении потянула руку к волосам, заложила височные, с солнечной рыжиной локоны, за уши. Потискала правую серёжку, опал в белом золоте. Логически перешла на цепочку с крестиком. Унялась, засмеялась. Уже спокойно, оправила передник, завязанный широким бантом на спине. И пошла в гостиную, вздевая маленькими босыми ступнями оборки подола длинной юбки.
«Ты так интересна. Так свежа. И неотделима от всего этого местного…» — начала опять я. Причём, вполне. Вполне искренно. Она уже было хотела нахмуриться, но увидела: «Подколу — нет!» И расслабилась. Пока вывязывала петлями хозяйские снования — плита, стол, буфет, раковина, опять плита… «Женщины знают!» Я успела рассмотреть получше прикид.
Это подхваченное, ещё на крылечке. Но никак не находящее логического объяснения, обоснования. Явно читаемое во всём — чувство единения женщины с её окружением. Терзало мою, подсохшую в городских борениях, душу. И увлажняло лик нечаянной скудной слезой. Внутри тоскливо пощипывало и намекало: «Ты что-то пропустила, ласточка. В своей гонке вооружения. Что-то важное. Неходовое — поштучное!»
Трёхъярусная батистовая юбка — изысканная, с льняными кружевами, уместным присбором. Фасона и рисунка — то ли Англия, середина позапрошлого века; то ли Россия Прокудина-Горского. Уже обхватившая колено и опавшая всеми своими благородствами вниз. От сидения венского стула до крашенного, в молочный шоколад, дубового пола. Так удачно сочетающаяся с блузкой бай. Белой, прошвой и графитовой минималистической вышивкой отделанной. Не отпускала мой рациональный ум. «Зачем ты носишь здесь такие дорогие вещи. Я же знаю — сколько всё это, на тебе надетое — стоит. И парфюм твой — да, не уличный, скорее лесной аромат — тоже. Из последней коллекции Jo. Так зачем? Здесь, в одиночестве».
Она посмотрела на меня удивлённо. Поставила чашку на скатерть. Призадумалась. Обвела столовую глазами. Поёрзала, в недоумении. Её, очевидно, мой вопрос обескуражил.
«Жить в деревне не обязательно. Мне здесь просто нравится», — начала исподволь, — «но это — не сытые дни архивной мыши. Я здесь отдыхаю, творю, меняюсь. Я живу здесь. Как это объяснить?! Эпохи своза вещей и людей за город на доживание. Окончились! Потому, моё бытие устроено не только сытно, но и красиво».
Я поскребла подбородок: «То есть, испанская плитка в нужнике — это осознанно. И немецкая кухонная техника, и аудио-видео коттеджного уровня. И мебеля в наборах, а не отщипом — благостями и щедротами более богатых родственников. Стил-лайф такой!.. Я верно поняла?»
Она пожала плечами. Отвечать зачем — всё и так прозрачно. Подлила мне чай, подвинула ближе сладости в менажнице и вазочку с конфитюром.
«Вечером приедут ещё гости. Редкие, важные», — легко расхохоталась, — «и ты, наконец, обрящешь более понятную причину. Моих расточительств! Моих безумных! Расточительств!..»
