Баня расположена на Первомайской. Первомайская это улица в 100 метрах от главной транспортной артерии города. Подъезжаем, паркуемся. Смотрим, а по крыльцу дефилируют мужчины в подсолнухах. Один такой важный, бурундук с запасом орехов на зиму, на сносях уже. Его 41ая неделя гордо свисает над подсолнухами. Зевс, не иначе. Свысока так смотрит на приходящих. В руках айфончик 5. Уж 10ый бы купил. Он как то комплиментарнее 41 неделе.
И тут мама вспоминает, что вроде как женское отделение на ремонт хотели закрыть. Не, ну а чо, одни мужики в центре города в подсолнухах. А где женщины!?
Ну, говорю, сгоняй, спроси у 41/5 все ли на месте. Вижу, трясет бурундучок своими зимними запасами. Работает значит баня. Для всех. Просто женщине ведь не с руки как- то в подсолнухах на главный проспект то выбегать. А Зевсам у нас можно. Патриархат же.
Тут моя мама бежит обратно и вижу, еле сдерживается. Открывает дверь, падает на сиденье и заливается хохотом. Я тоже присоединяюсь, это же заразно. И потому что я тоже видела ЭТО.
Пока мама беседовала с запасливым мужчиной, на крыльце материализовался Аполлон Мачистый с однодневной щетиной, как и полагается. Вышел наверное бизнес обсуждать по телефону. В подсолнухах. То ли он спешил, то ли первый раз он в этих простынях, но когда он повернулся к маме спиной, то стало понятно, что у парня что- то пошло не так. Потому что аполоновский попец был голым. С Олимпа ведь как никак.
Баня для меня всегда немного сюр. В этот раз крышку снесло конкретно. Вот плывет дива с ресницами в 3 см и пятками никогда не знавших педикюра. Тут же дама интенсивно трет свои пятки в раздевалке. Шуршит минут 15ть. Я успела уйти, прийти, а она все скубется. А потом смотришь, другая чистюля лотос свой бреет. Не, ну а для чего же еще баня?
Кому как, а я хожу туда токсины выгонять в парилке. Сижу себе тихонечко в уголочке в прогретой парной на нижней полочке и выгоняю. Но не сегодня. Сегодня были Гончие. Вы их точно видели. Это такие поджарые до преклонных лет женщины с высоким бедром. Они парятся до изнеможения. Открывают кран так, что я внутренне застываю. Счас, думаю, его вырвет нахрен и токсины мне покажутся пустяком. Поэтому я бочком, бочком и к двери. Сидим с мамой и еще с десяток женщинами в отделении и слушаем, когда же эта породистая женщина закончит. Вроде выключила. Мы подождали пару минут, заходим гуськом. Она херачится веником, жар такой, что марево. И кричит с верхней полки " Дверь! Дверь закройте! Пар не выпускайте!". Вышла наша гончая, красная как заря. Мы дверь открыли, сидим дышим. Тут влетает еще одна с бедром. Остановилась, замерла. Шевелит ноздрями, воздух пробует на температуру видимо. Потом презрительно фыркает, стремительно взлетает на верхние полки и в прыжке поворачивает кран. Женщины обреченно вздохнули и выкатились.
Стали одеваться. Раздевалка в бане это всегда чудо чудное. В этот раз бабуля, точно бывшая Гончая, намотала себе на голову кусок одноразовой простыни. Запахнула ее как шарфик небрежно. И сидит в голубом облаке. Тут дите мое прыгать на меня вздумало. Любит она запрыгнуть, обвить меня ногами вокруг талии, прижаться крепко-крепко и чтобы я ее носила. А тут я ее поставила на скамейку, одеваю. Ноги очень легко на меня закинуть. А народ напротив рассматривает как я свою шестилетку одеваю. Не положено же. Нужно же прям в бане воспитанием заняться и всем демонстрировать какая у меня дочь самостоятельная, сама одевается. А колготки на мокрое тело никак не лезут, дочь психует. «Ой, какой капризный ребенок», - хором вздыхает противоположная стена. Тут колготки падают в мокрое нечто под скамейкой и мать взрывается. Стена с облегчением вздыхает, перекидывает ногу на ногу и запасается поп корном. Кто с Жигулевским, кто с докторской. Ребенок весь красный и в соплях, мать в трусах наизнанку. Ну зато воспитание показали.
А херушки вам тетушки, а не спектакль. Ну вот, прыгает значит моя, прыгает. Я ей шепчу, что мне как то не очень. Дочь ржет и не унимается. Ну потому что ясное дело, чувствует негодование стены и спрятаться ей надо на маме. И тут голубое облако громким голосом издает: «А ну перестань, маме больно!». Бляяя, вся жизнь пронеслась перед глазами. Моя то феечка вовсе не феечка. В последний раз билетершу в театре откачивать пришлось. Я прижимаю дитя к себе, быстро перепрошиваюсь и лелейным голосом выдаю: «Ничего, ничего, я справлюсь!». Облаку этого хватило чтобы сдуться. А мой одуван Слава Богу решила обидеться. Мать выдохнула. Мы наконец собрались, еле сдерживая ржач и выкатились из бани. Подсолнухов уже не было. Замерзли наверное. Ведь в Екат пришла осень.