Когда Икарус затрясло, Борута вспомнил рассказец Брэдбери – «Уснувший в Армагеддоне» или «Спящий в Армагеддоне» – самое начало: несущийся на ракету метеорит, лязг металла, столкновение, невнятные голоса – и вдруг-тишину, моментом, будто кто-то выключил звук. Сборник назывался «О скитаниях вечных и о Земле» – абстрактно-космическое для восемьдесят седьмого название стало в-тему-конкретным всего несколько лет спустя. Если же заменить «о Земле» на «о бабле» – так и вовсе: здесь и сейчас – про него. Книгу Борута купил у соседа, приторговывавшего по выходным на рынке: по-соседски в пол цены, что, впрочем, было все равно дороже указанных сзади четырех рублей.
Запахло горелой проводкой или палёной резиной, в проход полетели какие-то газетки-журналы, повалились сумки, где-то сзади затарахтели бутылки. Кто-то взвизгнул, кто-то выругался. Лицо водителя вытянулось, но не так, как бывает со страху – скорее, наоборот, говоря спортивно-армейским языком (по-доссафному) – Григорьич собрался-мобилизовался. Он стал похож на лётчика с советской открытки – героя на пути к атеистическому бессмертию: школьным учебникам, улицам имени, памятным табличкам – здесь был, здесь жил. Портили образ разве что торчащий в зубах окурок (давно потухший) и сдвинутая на затылок кепка – так и такие в советско-плакатной мифологии носили хулиганы-тунеядцы-пьяницы.
– Дор-р-рога, – прорычал Григорьич, дёргая рычаг. – Ошибок, – он наклонился вперёд, почти лёг грудью на руль. – Не прощает.
Последнее он словно собирался прокричать или пропеть, но почему-то не решился – получилось тихо, глухо и растянуто. Послышалось жалобное женское «Григорьич» и с-наездом-мужское «Горыныч!». Икарус резко свернул на обочину и, подняв столб пыли – секундную песчаную бурю, остановился. Пассажиров кинуло вперёд, затем, с той же силой – отбросило назад. И, как у фантаста-американца, – все замерли, всё стихло.
Минут через десять стало понятно, что автобус причалил надолго. Пассажиры повалили наружу – вроде и не толкаясь, как на конечной в каком-нибудь «сорок втором», но всё равно – нервно и спешно. Странно, если учесть, что до этого «шестьсот секунд» салон пребывал в неге-нирване и всем, казалось, было наплевать сдвинется ли когда-нибудь их Икарус с места или нет. Теперь же каждый спрыгнувший-шагнувший на белёсое придорожье интересовался у замершего перед небагажным отсеком водителя что да как – между прочим, так спрашивают у вахтёрши или охранника, отвекаясь на секунду от разговора: «Кстати, надо будет забрать их к нам обратно… Здравствуйте, Мария Степановна, как здоровье?.. Да, ладно тебе, не дрейфь, отдадут».
– Хорошо, что лето, а то помнишь, как тогда приплыли? – спускалась со ступеньки тётка, похожая на мешок картошки – осторожно, словно астронавт Аполло-11. – Что там, Григорьич?
– За постом когда? – уточняла идущая следом «швабра», вырядившаяся будто на школьную дискотеку, даром, что самой уже за тридцать. – Григорьич, когда поедем?
– Прям, елисейские поля. Закончилась что ли, Григорьич, наша-то одиссея?
– Эх, солнце, зелень – красотища! Надолго наш пикник-на-обочине, а, Горыныч?
Мужчины были в меньшинстве. Борута насчитал шестерых или семерых – не больше. С ним, значится, – семеро или восьмеро. Причём, будто специально подобраных – все мужики оказались плюс-минус одного с Борутой возраста – под сорок. В женбате, наоборот, царило разнообразие: от почти-подростков («Сколько этой, кудрявой?» – «Статья») до почти-старух («Ля, не сидится ей дома»).
Подписывайтесь, комментируйте, ставьте лайки и скачивайте мои книги на ЛитРес и Ridero.