Школьные годы у всех разные - у кого чудесные, у кого - не очень. В честь 1 сентября решила вспомнить свою школу-восьмилетку - в первый класс я пошла в 1960-м году.
Самое первое 1-е сентября я совершенно не помню. Наверняка оно было, но, очевидно, от ужаса не запомнилось – я была дитя домашнее, но дикое: росла сама по себе, без никакого детского сада.
Попытка сдать меня туда не увенчалась успехом: детсад был далеко, меня возили на саночках, а я рыдала всю дорогу, кто это выдержит?! От двух недель пребывания в детском саду не осталось в памяти ничего, кроме страха перед толпой детей.
Поэтому школа явилась для меня шоком – столько детей сразу! Да и учительница первая моя была... ну, в общем, еще та была учительница. Она дорабатывала два года до пенсии, и мы не учились, а мучились. Помню, кто-то все-таки пролил чернильницу-непроливайку, и она ругалась: «В следующий раз штаны снимешь и подотрешь!» А дети же все буквально воспринимают.
Все время она проверяла какие-то тетради. Наверное, наши – и чего мы столько там писали в 1-2-х классах, уж и не знаю. А пока проверяла, вызывала хорошо читающих детей читать классу вслух – таких было двое: мальчик Саша и я. Книжки бывали разные – запомнилась история про девочку, переодетую мальчиком, которая участвовала во французском Сопротивлении – эдакий парафраз Гавроша. Я долго в нее играла – кроме военной романтики там присутствовал и намек на романтику любовную: девочка вроде как влюбилась в старшего товарища.
Однажды откуда-то взялась «Тысяча и одна ночь», причем неадаптированная (подозреваю, принес мальчик Саша). А кто читал, знает: там есть очень сильные в эротическом смысле страницы. И когда я доходила до подобного эпизода и замолкала в смущении, учительница говорила:
– Ну, что там? Прочесть не можешь? Дай я...
– Нет, нет!
И, пропуская опасное место, я гнала дальше.
После второго класса наш класс разделили на два, и я попала к Алевтине Федоровне, очень хорошей учительнице. Училась я хорошо – за четверки мама ругала. Правда, до сих пор иной раз думаю, какой бы я была ученицей при моей чудовищной застенчивости, если бы не мама, в этой же школе работавшая и дружившая с Алевтиной Федоровной. К тому же я была ленивая: могла часами мечтать неизвестно о чем. Я проводила вечера у подруги Таньки, та за время моего сидения успевала сделать все домашние задания и даже склеить из картона какую-нибудь ветряную мельницу для урока труда, а у меня еще и конь не валялся, и я шла домой, рыдая от безнадежности.
Семья Тани была гораздо более обеспеченная, чем наша – мама работала на ЗИЛе, папа – на холодильном комбинате. Папа Василий очень был похож на Маяковского – у меня была марка с поэтом, из коллекции марок дяди Жени. У них дома по сравнению с нами просто шикарно: парчовые красно-золотые занавески и скатерть, на которой ваза с цветами из разноцветных перьев (тогда это было модно), телевизор с большим экраном, не то, что у нас – КВН с линзой.
А мы с мамой приобрели хороший телевизор только когда я перешла в восьмой класс. Кажется, именно у Тани я посмотрела боевик того времени: «Тайна двух океанов» – собирались обычно компанией и смотрели у кого-нибудь из соседей дома, сидя на полу. Это был первый приключенческий фильм, увиденный мной. И как же он захватывал. Смотрели, разинув рот, переживали. Да еще все действие на подводной лодке – погружения на океанское дно, интрига!
Папа устроил Таньке дневной свет над письменным столом – тогда белое свечение люминесцентных ламп казалось верхом технической мысли. А у меня и стола письменного толкового не было, и стеллаж для книг мама сделала из досок и кирпичей. Не удивительно, что я проводила у Татьяны много времени – смотрела телевизор или читала, благо книг у них тоже хватало, была вся пионерская серия в оранжевых обложках: «Васек Трубачев и его товарищи» и все такое прочее. Иногда мы читали вместе, и я помню, как Танька удивилась, когда я велела ей «читать про себя» – она умела только вслух.
Школа наша была двухэтажная. Весной и осенью на переменах мы выходили во двор, откуда нас вызванивала нянечка, гремя на крыльце большим медным колокольчиком.
Потом появился электрический звонок, черные неподъемные парты сменились более легкими зелеными, а синие гимнастерки с ремнями у мальчиков – серыми неуклюжими пиджачками. А платья девочек так и остались шерстяными, коричневыми. И два фартука – черный и парадный белый. И еще такая вещь, как нарукавники – черные, сатиновые, чтобы не протирались локти. К платью пришивались белые манжеты и воротничок, у некоторых кружевные, у меня же всегда какие-то самодельные и кривоватые.
И пионерский галстук у меня был обычный, сатиновый, который надо было гладить каждый день, а у других девочек – из чего же? Синтетический, что ли? Из искусственного шелка, вот! В отличие от моего, он не превращался к концу дня в жеваную тряпочку, а гордо сохранял свою пионерскую сущность.
А все потому, что жили мы очень бедно, форму мне оплачивала школа, а потом мама устроила мне еще и бесплатные завтраки. Это был кошмар моей жизни! Почему-то было чудовищно стыдно есть эти завтраки, а мама не ленилась отлавливать меня на переменах и напоминать – при одноклассниках! Я грубила и нервничала. На завтрак бывала обычно какая-нибудь рисовая каша. Конечно, пирожки куда вкуснее! А еще слоеные язычки, молочные коржики и – самые дорогие, по 11 копеек! – вафельные трубочки с кремом, правда, крем там был только по концам трубочек, а середина – пустая. Но все равно, так хотелось этих трубочек! А тут каша…
Я обожала жареные пирожки. В школьном буфете, на перемене, ты хватаешь, отталкивая одноклассников, два пирожка (по пятачку каждый) – пережаренные, сплющенные и подгоревшие. Когда кусаешь, повидло вылезает из них и стекает на подбородок, а руки потом целый день масляные, и противные мальчишки норовят вытереть их о твой фартук...
Больше, чем собственно учиться, я любила готовиться к школе – покупать всякие карандаши-ручки-тетрадки-обложки-ластики-линейки. Начинали мы писать карандашом, потом перьевой ручкой: макали ее в чернильницу, перо чистили перочисткой. Писали по прописям. Помню, как в третьем классе мечтала о ручке – не шариковой, нет, их тогда и в помине не было. Шариковую ручку моему однокласснику папа привез из социалистической заграницы, когда мы учились в 7-м классе.
А я мечтала об обычной авторучке, чернильной, но у нее колпачок был словно покрыт инеем. Как сорока – так я западала на все блестящее. Ручка была дорогая, я долго копила денежки, когда купила – столько было счастья! Потом, лет 20 спустя, нашла ее случайно и удивилась невзрачности. Еще в Детском мире продавались дивные закладки: полоски из блестящей металлической фольги в дырочку – красные, синие, зеленые.
В школе бывали и развлечения – осенью мы ходили в «походы», собирали желуди, из которых потом на уроках труда делали всяких человечков с конечностями из спичек. А однажды, когда мы тихо сидели на уроке, из коридора раздался пронзительный визг, и в класс вкатилась какая-то маленькая кругленькая зеленая женщина, она вертелась и верещала. Мы напугались сначала, но потом поняли: это была актриса, которая разыграла перед нами сказку про тыкву. Ни содержания сказки, ни того, почему вдруг это случилось, не помню...
Подписывайтесь на мой канал и читайте заметки о книгах, фильмах, живописи, реставрации и просто о жизни!