Тюрьма, без работы и хуже,гораздо хуже, постоянное неодобрение сестры зиготы. Я заканчивал свои дни в качестве общинного лакея, блуждая зимой на десять евро в час, ожидая, что моя удача наконец-то испортится.
Мне нужно было бежать, и когда я нашел его два часа спустя, он был втрое желаннее. Он снял с меня усталость, избавил от неприятностей и вернул в Биргитту. Не к живой ночной страннице Биргитте, запертой в своей комнате, которую я буду защищать своей жизнью и репутацией, но к мечте Биргитты, поселившейся в моем подсознании.
На Гауэре.
Снова.
Снова сон
"...Изучение ледников показало год за годом прогресс, но мало кто из политиков когда-либо хотел отстать от понятия изменения климата, и политика отставала соответственно. Неудобная правда заключалась в том, что по текущим оценкам и без последовательной стратегии все к северу от 42-й параллели будет ледяным щитом через двести лет... " - Surviving Snowball Earth, Джереми Уэйнскотт
Мне показалось, что в моем сознании поднялся какой-то бар или блок, и что шестеренки моего сна, давно забытые, наконец нашли способ двигаться. Я мечтал о белоснежном городе, чистом и незапятнанном снегом после недавней осени. Я увидел Джоунси, одетую как передняя половина лошади пантомимы и окруженную ее коллекцией больших пальцев, все шестьдесят три из них, затем мать Фаллопия строго смотрела на меня, стоя над спящей Биргиттой, среди десятков картин Чарли Вебстера, также строго смотревшего на меня.
А потом я вышел на улицу и увидел, что Аврора движется среди сугробов совершенно голая, волосы на ее теле светло-мышиного цвета, не более дюйма длиной, за исключением того места, где они редели до обнаженной полоски кожи, которая бежала вдоль ее позвоночника в форме тополиного листа, телинея декальвар, столь любимая классическими художниками. Она повернулась и вдруг оказалась Токкатой, сидящей со мной за столом на большом блюде, намазанном медовой глазурью и с яблоком во рту.
Но хотя все это было немного странно, это были просто обычные, стандартные сны. Я знал, что это были сны, и они были отвергнуты как таковые. Я ждал, как будто пробираясь через бесконечные трейлеры и рекламу в кинотеатре, зная, что наконец-то, с взрывом звука и света, начнется главный аттракцион, и я смогу успокоиться, расслабиться и наслаждаться.
И это произошло – с радостным размытием цвета и света, прочь от низшего подсознания и в преувеличенную реальность высшего состояния сна.
Мы снова были в Гауэре, арджентинская Королева на пляже у береговой линии, синяя краска просвечивала сквозь ржавчину, трос болтался и раскачивался на ветру. Все было точно так же, как и раньше, как будто смотришь фильм во второй или третий раз – предсказуемо знакомо и непоколебимо в точности его повторения. Песок, солнце, большой оранжево-красный зонтик впечатляющего размера и великолепия, Биргитта в своем цельном купальнике цвета только что развернутых листьев. Она посмотрела на меня, заправила волосы за ухо, улыбнулась, и все в этот момент снова стало идеально. Все это было Саммертопией, и ничто не могло поколебать чувство всепоглощающего блаженства. Девочка пробежала мимо с пляжным мячом и взрывом смеха, и это был ее сигнал. Одни и те же слова, одинаковая интонация.
- Я люблю тебя, Чарли.’
- Я люблю тебя, Биргитта.’
И несмотря на разрозненное состояние сна, в котором я оказался, и невозможность ситуации в реальном мире, я это сделал. Не за то, что я мог видеть перед собой в эти ленивые выходные десять лет назад, но здесь и сейчас, уверенный в том, что я люблю ее защитным образом, глубоко внутри тоскливой середины зимы двенадцатого сектора и убогости тесары Сиддонс. Пряча ее, заботясь о ее нуждах, пытаясь найти путь вперед к чему-то, что могло бы напоминать выживание и справедливость.
Я снова посмотрела на свои руки и коснулась симметричной головы, царапая щетину на кончиках пальцев. Я ощупал свой нос: прямой, орлиный, выдающийся.
- Мне нравится быть Чарльзом, - сказал я.
- Теперь ты Чарльз,мой Чарльз, - сказала Биргитта с восхитительным смешком. - Постарайся не думать об объекте и безопасности "Хибертек".