Росту в нем было метр и восемьдесят пять, не меньше. Широкие плечи, крупкая спина, смуглая кожа, красавец, хоть сразу надевай спецкамуфляж и берет для рекламных фотографий службы во Внутренних войсках в общем и в спецназе в частности. Но… Но Митя не был предназначен для службы от слова совсем.
Попадись ему, хотя откуда в девяностые, когда брали всех, косых-глухих-слепых и вообще, но попадись ему хороший психолог и все, его бы определили на срочку в госпиталь, причем для ветеранов Великой Отечественной, чтобы никто парня не обижал. Ведь рост, развитая маскулатура и даже постоянные занятия спортом… совсем ничего, когда дело доходило до настоящей солдатской драки. Дужками, бляхами, если попадались старые ремни, табуретками, касками и просто кулаками, головами, ногами и ваще.
Ему выпала лишь наша полковая dame капитан медслужбы и специализацией в психологии. От психологии в ней были, разве что, желание разобраться с моральной и душевной составляющей бойцов и те чувства, что она вызывала практически в каждом вместо релакса и расслабления. Немудрено, капитан ушивала не самую красивую форму девяностых по фигуре, носила максимально разрешенные каблуки, гладкие волосы натуральной блондинки рассыпались по плечам не хуже, чем у красоток из видео-Плейбоя и верхняя пуговица частенько была не застегнута.
Сердце гнало пульс вверх, в паху поднывало, а ее бархатный голос затягивал тягучим свежим медом с горьким привкусом гречихи… Ну, либо это просто казалось из-за молодости с отсутствием возможности женщин.
Как бы то ни было, Митрофану она не помогла. Помог ему сам Митя, ситуация и командиры.
Митрофан не принимал насилия от слова «совсем» и не участвовал в нем, исключая случаи, когда прилетало именно ему. Такое все же случалось редко, ведь он обладал потрясающей способностью к выполнению приказов, заданий и озадачивания. Даже наш Священник, натуральный баптист, и то вспыхивал несколько раз, после чего лезть к этому угловатому и упрямому парню с Урала почему-то не хотелось.
Митя призывался с Мордовии. Они, как и все остальные, оказались разными. От нагло-лихого Медведя с суровым и ушедшим в спецы Шишком до Старого, к своим двадцати четырем, когда пришлось быстро валить в армию, ставшего куда умнее всех нас вместе взятых. Деревенский Митрофан так и казался парнем, готовым пересчитать зубы любому, решившему наехать, но что-то в нем не работало. Полностью.
Полк входил во вторую ДОН, дивизию оперативного назначения, ВВ Северо-Кавказского округа. Шел девяносто восьмой, Хасавюртовские соглашения вроде бы держались, но для их поддержки, совсем как для штанов, на самой границе с Чечней стояли заставы. Наверное, где-то на них стояли погранцы, но у нас, в зоне ответственности 6-ой тактической группировки, торчали мы, менявшиеся с соседями-лабинцами и всеразличные менты, омоновцы и собровцы. Напротив Первомайки, осенью девяносто восьмого, выгибающаяся гусиная шея заглавной С рассказала мне про Самару, откуда недавно приезжали работать земляки.
К концу первой командировки Митяй в основном передвигался по бывшему коровнику, приютившему первый батальон, шестую роту и все необходимые приданные подразделения, в валенках. В сырую погоду – в валенках, поверх коих натягивались чулки от ОЗК. Митрофан страдал от самой гадостной из болячек, возникающих из-за отсутствия витаминов, горячей воды и, самое главное, желания соблюдать гигиену. Его ноги грызла стрептодермия. Мы, духи, все тогда хватанули ее, но коросты Митиных болячек внушали ужас. От ступней и почти до середины ляжек он напоминал Рассказчика из «Баек из склепа». Медчасть обладала единственным видом лечения: отодрать и замазать зеленкой.
- Митрофан… - Славик, старший сержант и замок третьего взвода, по спискам шедшего как рота, смотрел на него взглядом ковбоя, желавшего пристрелить загнанную лошадь. Митя моргал красными сонными глазами и молчал как партизан.
– Ты что маму то теряешь, воин? – злился Славик и не знал, как ему быть.
Маму Митя терял регулярно. Черт с ним, с его физическим состоянием, ведь кроме стрипухи богатырское здоровье нашего мордвина справлялось со всем. Он ни разу не чихнул, ни разу не отравился просроченной килькой, ни разу не приползал после выброшенных кубометров траншей, добавляемых в заставу. А вот маму, то есть просто понимание мира вокруг и себя в нем, Митя терял регулярно. Служба не давалась ему от слова «полностью». И заснуть на тумбочке дневального, вернее, под грибком у палатки, только-только выйдя на пост, ему было как два пальца об асфальт.
Оружие ему выдавали только при проверках, когда мы бодро трусили в кольцо и занимали боевые посты.
Потом нас все же сменили, в Красе его богатырское здоровье не сдалось перед акклиматизацией и ОРВИ, когда полполка сморкалось да кашляло в санчасти, ноги зажили, на стрельбах Митя бахал аки снайпер и его снова потащили в Даг, пустя два месяца. И Митя попал, как и весь первый БОН, на Гребенской.
Что он делал в первую ночь, плюющуюся огнем, свинцом и сталью, я не знаю. Я знаю другое. В Чечню Митрофана не взяли, это точно. Откуда дровишки? От села Курчалой и палатки третьей роты, куда придали на усиление наш расчет. Именно тогда Мтте помогли случай, командиры и его собственная несчстливая армейская судьба. Все верно, есть люди, не созданные для армии. И Митрофану просто не повезло, что его в нее призвали.
Больше про войну можно читать тут, по ссылке