Мы долго пытались успокоить бабушку, но она никак не давалась. Когда ее внесли в избу и уложили на кровать, она продолжала что-то бубнить про себя, невпопад размахивая руками. Она то просила, чтобы ее отпустили, потому что она не хочет назад, то размахивала руками, словно отбиваясь от кого-то, то успокаивалась и начинала говорить невероятные вещи, от которых кровь стыла в жилах.
– Мама, ты слышишь?
– Ой... Ой, как плохо-то.
– Что плохо? У тебя болит что-то?
– Тянет... Тянет!
– Сердце тянет?
– Все нутро тянет, в дыру тащат они, в дыру.
– Опять, дак у тебя сердце болит-то или что?
– Не сердце, не сердце, нутро все болит, все как вытаскивают из меня.
– Дак может, врача?
– Да черт поймет, а врачиха придет опять – и опять все в порядке, чего тормошить, тут другое, даже не знаю, что и делать.
– Может, тебе воды дать, хочешь воды?
– Принеси, принеси... Да...
Я сходил на кухню и набрал полный ковш воды, а затем принес его обратно в спальню к бабушке. Бабушке помогли приподняться и напиться воды.
– Ой, тянет, тащит изо всей силы...
– Да где хоть именно у тебя тянет-то, опиши подробнее?
– Нутро, все нутро, схватили, словно хворостинку, и тащат своими ручищами, прямо в дыру к себе.
– В какую хоть дыру-то?
– Да подпол, подпол, я чую, они оттуда смотрят.
– Опять двадцать пять.
– Смотрят, я их чую, и из печи тоже смотрят, со всех дыр смотрят и тянут.
– А кто они? Может, черти? Может, тебе черти мерещатся?
– Да ну нет же, они же... Другие…
– Какие они? Кто хоть?
– Ну, они... Которые там живут, в тереме.
– С которыми ты на свадьбе гуляла?
– Ну да.... Они…
– А чего они теперь тебя тащат? Чего хотят?
– Гулять хотят, им никак нельзя остановиться, нельзя, надобно им, чтобы и другие гуляли. Они к себе хотят забрать.
Затем бабушка начала отмахиваться руками, словно над ней кто-то был. Я смотрел в окно. На улице была темная ночь, но благодаря ясному, безоблачному небу свет луны хоть как-то освещал деревню. В ужасе от всего происходящего, я вглядывался вдаль, и то тут, то там мне мерещились какие-то люди. Вон, кажется, кто-то за соседской избой крадется. А там вдали, на деревне, кто-то стоит на дороге... Ах, нет, ведь это всего лишь тень. Мне почему-то нравилось нагонять на себя ужас с безопасного расстояния. Мало ли что там может почудиться или произойти! Оно же там, за окошком. А я тут, рядом с бабушкой... Которую «они тянут в дыры».
– Таня... Таня?
– Чего, мам?
– Ты здесь? Доченька... Скажи, а чего они тут сидят-то?
– Кто?
– Да вон, мужики в фуфайках.
– Какие хоть мужики-то?
– Да вот же, за столом, сидят и кумекают чего-то. Это кто хоть такие? Они откуда будут?
– Да нет ведь никого, мама!
– Да как же нет, когда сидят, в фуфайках драных, в лохмотьях!
– Это они тебя с собой тащут?
– Да ничего они не тащут. Сидят просто, кто хоть такие-то? Чего у нас в избе делают? Ой-ой... Ты смотри...
– Что?
– Зачем же он на стенку-то залез?
– Кто?
– Да мужик в фуфайке, гони его отсюдова, нечего им тут по стенам лазать! Пусть у себя там лазают!
– Да кто хоть тебе все чудится-то?
– Да ничего он не чудится, Танька, смотри, шторы оборвет!
– Да тише, тише... Окна занавешены все, не оборвет.
– А потом ходить за ними шторы поправлять?
– Спи, засыпай уже. Ничего поправлять не нужно. Все хорошо.
– Ужинать теперь будем?
– Какой ужинать? Ты чего, ночь же на дворе.
– Ночь?
– Конечно, засыпай давай.
– А чего же они посреди ночи тогда на стол накрывают?
– Да никто не накрывает, все спокойно, мама.
– Ты смотри, если посуды не хватит, то можно к Нинке сходить, она одолжит!
– Да я знаю, тетя Нина одолжит, я знаю.
– У нее посуды много, она их все в гости зовет, а они к ней не ходят.
– Кто? Которые там? С лесу? Или в фуфайках-то?
– Нет, не в фуфайках, которые свадьбу гуляют.
– Дак они свадьбу гуляют?
– Да, свадьбу... И похороны.
– Чьи похороны?
– Не знаю, не умер никто, все живые.
– Ну и ладно... Это самое главное... Спи... Все уже спать хотят... И ты засыпай...
В скором времени бабушка действительно успокоилась и заснула. Тетя Таня с тетей Верой легли рядом с бабушкой на лежанке, а мама легла на печи. Я отошел от окна, задернул обратно занавески и двинулся в комнату к своей лежанке. Когда я проходил мимо окна, то увидел, что одна из занавесок почему-то была отдернута. Странно, ведь к этому окну никто не подходил. К окнам вообще никто кроме меня не подходил, все были возле бабушки. Я поправил занавеску и улегся спать.
Уже утром, когда я проснулся, у нас в доме была фельдшер. Оказалось, что бабушка себя очень плохо чувствует. У нее был жар, и она всю дорогу говорила, что вся горит, в буквальном смысле. Без криков и паники – она просто просила потушить ей подол платья, который якобы загорелся.
– Бабушка, как ты?
– Зовут... Покоя нет. Обратно тянут меня.
– В дыру?
– В дыру... Огнем все пылает.
– Тебе жарко?
– Зябко... Нет тепла от огня, зябко.
– А почему холодно, если огнем пылает?
– Зябко... Зябко мне…
– А мужики в фуфайках ушли?
– Не вижу, ничего не вижу, в глазах все огнем заволокло. Вот край кровати вижу и огонь, одеяльце пылает...
Я сидел рядом и старался понять бабушку. На что это похоже? Просто галлюцинации, и все? Тогда как же остальное, что мы видели? В этом вся сложность. Нельзя было сказать ничего однозначно. Один человек с уверенностью доказывал бы, что все это плод воображения, другой мог бы с не меньшей убедительностью говорить о правдивости всего того, что мерещилось нашей старушке. И то, и другое могло быть правдой. Иногда я точно знал, что в видениях бабушки не может быть и доли правды. Огонь? Люди в фуфайках? Из окна в дом пробивались лучи солнца. Тепло. Нет... Ничего такого... Ничего. Никаких ощущений. А ведь иной раз все явно ощущали постороннее присутствие, чей-то взгляд. Так бывало, когда мы с мальчишками играли в казаки-разбойники. Вот крадется кто-то за кустом, а ты сидишь притаившись и слышишь его, хотя он думает, что нет, и пытается не спугнуть. Кругом уйма звуков, деревья скрипят, ветер дует, листики трясутся. Если не знать, что он там, ты бы и не догадался. Но ты-то знаешь. Вот он сделал шаг и ждет, вот второй… Вот он... Не вижу, но чувствую... Точно пальцем показать могу, за каким кустом. И тут так же – кто-то невидимый по избе крадется или по коридору бродит.
Мама с тетями ушли во двор покормить скотину, а меня попросили остаться присмотреть за бабушкой. Фельдшер, осмотрев нашу бабушку, заявила, что у нее повышенное давление. Подложив бабушке под голову банку с горячей водой и скормив ей пару каких-то таблеток, она удалилась, а я остался наедине с этой ужасной картиной. Бабушка была словно в жару, она еле-еле вертела головой, сжимала слабеющие руки, поднимала их, пытаясь от кого-то оттолкнуться, успокаивалась и засыпала, но вскоре просыпалась, и все повторялось с самого начала.
Через некоторое время меня самого начало клонить в сон. Мне опять снилась какая-то ерунда, но на этот раз я хорошо понимал, что это сон. Мне снились какие-то дети, которые весело бегали в белых рубашках. Они горели, но при этом были веселы и счастливы. Я видел, как они бегут по полю, а потом действие само собой как-то перенеслось в наш дом. Они бегали, и шлейф огня тянулся за ними, поджигая занавески, мебель и ковры. Затем я видел снова лес, какие-то высокие холмы, огромные камни. Люди... Среди них были очень высокие старики с длинными седыми бородами, длинными волосами и белыми глазами, в которых не было зрачков. Просто огромные белые глаза, возможно, затянутые старческим бельмом. Они были выше всех на несколько голов и смотрели на все сверху вниз, словно внимательно изучая. Потом помню какие-то дыры в земле... Словно норы. Ничего больше: ни огня, ни людей – только дыры в никуда. А еще помню, что в этих дырах что-то было, что-то знакомое, я прямо почувствовал, что это было то же самое, что бродило у нас здесь в избе той ночью. Оно... Это было точно оно. А потом снова наша изба, которая загорелась от детей, которые бегали кругом, но почему-то без дыма. Это был какой-то другой огонь, особенный. А потом во сне бабушка встала, начала здороваться и обнимать детишек, пылающих в огне. Они тоже радостно прижимались к ней. Тут же появились еще какие-то люди. Некоторые из них были одеты странно, другие были вполне похожи на наших прадедушек и прабабушек, которые жили при царях. Но все они не горели, они просто стояли и смотрели на бабушку. Я не знаю как, но я понял, что они просили ее открыть дверь. Дверь, за которой тянулось что-то холодное, что-то такое же, как в тех дырах. Оно было за дверью, я это знал. Еще я ощущал, что там, за дверью, не было больше никакого коридора, никакого двора и прочего. Там была черная пустота. Пустота, как в дыре, холодная и бесконечная, из которой простиралось что-то неизведанное и страшное. Все стояли и ждали, пока она откроет дверь. Дети продолжали бегать кругом и поджигать дом пуще прежнего. А потом кто-то из присутствующих словно сказал: «Негоже так встречать гостей, надобно им стол накрыть с дарами». Никто не произносил этого вслух, это словно просто прозвучало в голове... И бабушка, взяв поленья, зачем-то разложив их в центре комнаты и начала стаскивать к ним посуду. В дверь ломились, она содрогалась от стука, за ней словно кто-то бесновался в ожидании самого главного – чтобы войти сюда, в избу. Я слышал это, вернее, чувствовал телом. Бабушка подпалила поленья, а сверху поставила сковороду и зачем-то улеглась на нее вместе с подушкой и одеялом. Удивительно, но она уменьшилась и вся уместилась на этой сковороде. Точнее, даже не она уменьшилось, а будто изменилось все пространство, я смотрел на него, словно через бинокль, задом наперед, а бабушка на сковороде выглядела как-то далеко, словно здесь, в этом месте, какая-то пространственная яма или линза, которая изменяет всю картинку восприятия. Разгоравшийся под сковородой огонь сильно отличался от того, что был кругом. Он был настоящим. От него пошел дым.
Я вскочил с печи. Кругом к потолку поднимался дым. Он шел из центральной комнаты, в которой было навалено странное сооружение из поленьев, сверху на котором лежала посуда, в том числе и сковорода. Бабушка стояла радом, и сгорбившись, качалась головой взад и вперед, что-то приговаривая, словно молитву. Пожар. Черт бы меня побрал, это не сон, она по-настоящему запалила поленья в комнате, этакий костер прямо на ковре. Дыма становилось все больше, и он уже не поднимался к потолку, а заполнял тяжелыми клубами все пространство. Согнувшись пониже, я подбежал к краю кострища и дернул из-под него ковер, который уже загорелся. Пока я его топтал, пытаясь потушить, дыма стало еще больше. И в дыму за моей спиной кто-то пробежал, громко топая босыми ногами. А потом за печкой у кровати. Я не на шутку испугался. Но не так сильно, как в прошлый раз: все же в экстремальной ситуации в крови было достаточное количество адреналина, так что просто оцепенеть от страха было уже невозможно. Но от мысли, что кто-то здесь сейчас, как и в моем сне, бегает в этом дыму, становилось еще дурнее. Уже почти весь дом был в дыму. Я почувствовал едкий вкус гари у себя в глотке, прокашлялся и сразу же упал на четвереньки. Еще пару минут, и выбраться мы уже не сможем. Я чувствовал, что что-то горит возле окон, должно быть, вспыхнули занавески. Огня не было видно, но пелена дыма представляла настоящую угрозу. Я с силой схватил бабушку за платье и опрокинул на пол, а затем, ухватив ее за подмышки, потащил за собой к выходу. Она не сопротивлялась, лишь продолжала что-то бубнить себе под нос. Подползая к порогу, я понял, что и внизу уже особо нечем дышать. Я содрал с бабушкиной головы платок и прикрыл им все лицо целиком. Глаза обжигало сильнее, чем дыхательные пути. Я попытался открыть дверь в коридор, но она не поддавалась. Кто-то вновь пробежал у меня за спиной. Я хотел еще раз навалиться всем весом на тяжелую ручку двери, но что-то сзади стало с силой давить мне на плечи. Кто-то забрался мне на шею и тянул меня к земле. Сказать, что я испугался, значит – не сказать ничего. Я чувствовал его дыхание у себя прямо над ухом. Оно было спокойным и ровным.
Через секунду я услышал крики из коридора и лай Тимы. Дверь открылась, я с новыми силами потянулся к проходу, и свесившись через порог, наконец-то вдохнул свежего воздуха.
– Что такое?
– Откуда столько дыма?
– Горим?!
– Пожар!
– Матерь божья! Где мама?
– Тут у порога, тут! В одном метре, я не смог ее вытащить!
Из избы в коридор валил плотный дым, который постепенно распространялся и здесь. Тетя Таня, сморщившись и прикрыв передником нос со ртом, шагнула за порог. Вернулась она с бабушкой, отплевываясь и откашливаясь. Бабушка была без сознания.
– Жива? Жива хоть?
– Да, жива, тише, тише!
– На улицу! Нехрен тут рассиживать! Быстрее все... Вера, помоги, возьмем ее под руки и вытащим.
Пока мы справлялись с бабушкой, дымом почти заволокло и коридор, хотя прошло едва ли больше минуты. Навстречу нам с грохотом и топорами наперевес ворвались сосед дядя Толя и еще пара каких-то мужиков, среди которых по голосу я узнал дядю Толя Дыма. Он грозно заорал:
– Стой! Берите ее на руки! В доме еще есть кто-нибудь? Все здесь?
– Все-все!
– Васька!
– Собака еще во дворе!
– Еще в доме есть кто-нибудь?
– Нет!
– Выходим, выходим!
На ходу, спускаясь уже по ступеням крыльца, он спросил у соседа дяди Коли, кого тот видел в окошке. Тот замялся и не смог сказать ничего внятного. Мы вышли на улицу, тетя Таня и Вера громко откашливались. Нам с мамой было лучше, и мы старались привести в чувство бабушку. Та что-то опять бубнила, не приходя в себя, но подавая признаки жизни. Дым в ту же секунду помчался с топором ко входу во двор. Тима залаял. Дядя Толя начал рубить дверь, но та слетела с петель под первыми же крепкими ударами. Дым вошел внутрь, за ним побежала тетя Таня. Через некоторое время оттуда сначала выбежал пес, который тут же забился под лавочку среди людей, и не думая лаять ни на кого из чужих, а следом вышли и Дым с тетей Таней.
У забора к тому моменту уже столпились люди с полными ведрами, рассуждавшие, что же все-таки делать. Часть храбрецов взялась вытаскивать горящую мебель и тушить очаги возгорания, пока не полыхнул весь дом.
– Пожарную, кто-нибудь, добегите до телефона в магазине!
– Да Зинка уже сразу побежала, уже небось вызвала!
– А что тебе пожарные, пока они приедут, тут ничего уже не останется, ехать-то не ближние полчаса!
– Дак и что же теперь? Пусть вся деревня сгорит, что ли? Пожарную надо!
– Да едут уже небось!
– Сейчас! Как же!
– Окна выбить и водой залить!
– Ага, не вздумайте даже! Окна выбьете, весь дом сейчас же вспыхнет!
Совместными решением было принято обливать дом водой, чтобы приостановить возгорание и не дать ему перекинуться на другие постройки. Возле дома стало тяжело находиться: несмотря на то что огня снаружи все еще не было видно, дым уже потихонечку начал просачиваться через шифер на крыше. Мы все вышли на дорогу, подальше. От дома повалил густой белый дым. Рядом поскуливал пес. Кто-то из смельчаков продолжал забегать внутрь дома с мокрым полотенцем на лице и ведрами воды в руках, пытаясь точно найти очаг возгорания. И вроде бы у них даже получалось. Но в целом картинка шокирующая. Это другой страх, шокирующий невозможностью поверить в происходящее. Я стоял с раскрытым ртом и до сих пор не мог поверить, что дом горит. Горит…