«Ландо, господски важно покачиваясь и хрипя ободами и ступицей, ехало по дороге. Задёрнутое шторкой окошко изредка приоткрывало обзор. И хорошенькое, но озабоченное тяготам пути, девичье личико показывалось сбочку. Глаза простреливали окрестности, рот кривился оторопью и занавесь задёргивали в обратку. Сидящая напротив мамаша, оглядывала любимое дитяти снисходительно. Кивала, улыбалась. И просила умерить беспокойство.
Кучер, сгорбленный ненастной жизнью, помахивал кнутом. Но больше - для порядку, нежели в острастку. Лошадка и так на последних силах тянула экипаж. И будь его — возничего — воля. Он бы выпростал содержимое повозки. И отправил бы ненавистных нарядных баб прогуляться пешими. Ровно — знамо дело — до усадьбы.
Но воли мужик никакой не имел. Такому только дай свобод — попалит и дом, и пристройки, и конюшни. Уж, заодно! Из классового. А потом отправится империей руковОдить, управляться. Ин что — «каждая кухарка могёт!»
Зипун запахнул глухо, вздохнул отчаянно, наярил по крупу. Во злобе. И последующая тряска, скоро перетёкшая в ленивую качку. Вернула будущему низвергателю строя привычное равнодушие и родное уму и членам отупение. Ещё десяток вёрст. И барский дом. Бричку пристроит, кобылу накормит. И к Иванихе за вечерней бражкой. К полуночи, пьянущий и яростный доберётся до собственного семейства. Ежели глупая супружница под длань тяжёлую, жестокую не попадётся — считай, повезло бабе. Без синяков на печь ляжет. Ребятишки — те посмышлёнее. Как батяня из господ возвращается — тише вод озёрных! Потому и целы.
И не то кает мужичка, что долей своей не доволен. Жив, здоров. При работе, при хозяйстве. Маленьком, недоходном, но своём. И кормится вся семейка — с огорода, да с извоза. Зависть гложет…
Неистребимая, мировая зависть. Что в имениях на чистом, белом вкушают и спят. Что ладным, приветливым словам обучены. Что любить умеют, без оплеух и матерного. Что красивое чуют. И берегут. И тлеет в нём — изверге — неблагодарность, ненависть, богопротивное. И ждёт он часа своего, чёрного. Алого.
Бархатную занавесочку вновь оттопыривают маленьким пальчиком в перчатке. Головка в шляпке, колыхаясь в такт мужичьей лютости — «хоть лошади, да вдарю!» Разглядывает поля и луговины недалече. Туман стелет белёсой мглой. Влажность сентябрьского воздуха проникает сквозно в крытую коляску. Напоминая о скорых заморозках, о длинной протяжной некончаемой зиме…
Зимы у барынек не случится. Мужик, дождавшись своего октября, пожжёт всю округу. А хозяев — на вилы. Как водится…»