"Этот двор с виду неприглядный и совершенно отвратительный, но если зайти в него, подчиняясь строгой последовательности действий — сломанный забор, кусты чертополоха, узкая галечная тропинка и, под конец, проржавевшие насквозь гаражи, — можно увидеть, как возле лавочки курят мужчины, и один из них — точь-в-точь великий лётчик из старой книжки, которому всегда хотелось пожать руку. И если набраться смелости и протянуть ему ладонь, то он не только поздоровается в ответ, но ещё и предложит, хлопнув, как взрослого, по плечу, полететь с ним туда, откуда ещё никто не возвращался — в страну самого настоящего детства".
"В этот двор попасть можно, только спустившись по лестнице, начинающейся с одного из чердаков. Лестниц пять, чердаков, соответственно, тоже, и на каждый сначала нужно забраться. Попасть на чердак несложно, только когда вообще об этом не думаешь, идёшь себе где-нибудь по улице и намереваешься открыть дверь в кафе и выпить кружку горячего кофе, чая, какао или глинтвейна — а за дверью вдруг, вопреки здравому смыслу, окажется не хорошо знакомый зал со столиками, а тесный закуток без двери, с одним только небом, видимым из проёма. Лестница разворачивается совершенно незаметно и неожиданно, спуститься вниз — значит навеки пропасть или навеки стать счастливым".
Лестницы нарисованы криво. Настолько криво, что я вижу даже без художественного образования, как одна ступенька, словно в отместку всем законам перспективы и, кажется, даже физики, наслаивается на другую, другая — на третью, и в целом они образуют совершенно невозможное.
Лестницы нарисованы криво, но это абсолютно неважно, пока я, едва не дрожа от нетерпения, осторожно листаю потрёпанную тетрадку; нашёл её на столике, во дворе, куда совершенно случайно заглянул посидеть, и природное любопытство — к счастью — не дало упустить такую восхитительную и разнообразную чушь.
"Этот двор отличается от остальных тем, что он не внутри, а снаружи — вокруг башни, древней как сам свет, и по факту вообще не существует, заборы не приемлет ни сама башня, ни таинственные её обитатели. И если случайный прохожий будет ходить вокруг каменной громады по часовой стрелке, то будет всегда рассвет, и птицы будут петь совсем как в лесу, и даже, может, где-то прозвенит прибой; а если наоборот, то даже в самую плохую погоду под ногами распустятся подснежники, а за витражным стеклом, утопленным в ползучем плюще, кто-то жизнерадостно рассмеётся".
Башня нарисована на тонком тетрадном листе в клеточку — снизу слева, разноцветная почему-то, узкая и высокая; и это так чертовски красиво, что я с трудом подавляю в себе гадкое желание выдрать лист. Страница, страница, ещё страница, рисунки разные, но все, несомненно, изумительно красивые, и я заглядываюсь на них даже дольше, чем читаю чьи-то коротенькие заметки, аккуратные маленькие буквы, наклон влево, ровные одинаковые завитушки у букв "д" и "б".
"В этом дворе все таблички на домах перевёрнуты, а под ногами качается мартовское солнце, золотисто-масляное, тёплое и очень приятное на ощупь. Говорят, ничего особенного здесь нет, такое, конечно, случается каждый год, когда в марте во всём остальном городе, стране или мире непроглядной пеленой валит снег — просто надо привыкнуть, что серая пелена облаков где-то обязательно должна прохудиться и этим перевернуть мир с ног на голову".
Непроизвольно поднимаю голову, чтобы увидеть, что снега-то как раз, вопреки календарю и прогнозам, нет совсем; солнце мерцает, переливается, почти смеётся высоко-высоко, и в зимней куртке, пожалуй, жарковато. Странно, думаю я, пару часов назад из дома выходил в серую неприглядную реальность с вполне себе ощутимыми осадками, чуть дома не остался из-за этого, а тут на тебе — даже облака куда-то испарились. Магия, не иначе.
"Этот двор — настоящий лес, только в масштабе двадцать на двадцать метров, поэтому деревья жмутся друг к другу, переплетаются ветвями, образуя один большой организм. И если бы только случайные гуляки, иногда забредающие поглазеть на эдакое чудо, знали, что плесень на вековых стволах цветёт вовсе не с севера, а с той стороны, где исполнится самое заветное желание, то, конечно, город бы давно уже разбежался по разным сторонам света; иногда, впрочем, кто-то случайно узнаёт и поэтому исчезает навсегда".
Переворачивая страницу, на некоторое время почти перестаю дышать, но — белые клеточки остаются совершенно пустыми даже после того, как я глупо пялюсь на них почти с минуту. А потом вспоминаю, что брал вчера для Ленки цветные карандаши, так и не отдал, но это уже не имеет смысла, потому что карандаши-то пригодятся мне здесь и сейчас, и хорошо, что так вышло.
Рисовать никогда не умел, но сейчас это, кажется, абсолютно не проблема — всё получается как будто само собой, как будто моими руками временно завладело невидимое и неосязаемое, но весьма талантливое нечто. Мерцающий жёлтый круг, маленький столик в углу двора, прозрачные зеркала луж вместо мартовских сугробов — и много, много, много золотистых искр солнечного света.
"В этот двор, — дописываю рядом с рисунком осторожно мелким и аккуратным, совершенно не своим почерком, — раньше всего приходит весна".
